— Пристали ко мне с этим проклятым золотом! — запричитал подопечный Васюкова. — Шантаж какой-то. Один грозит. Другие угрожают. Я прокурору пожалуюсь! Не имеете права. Вас приставили ко мне охранять, а не золото выманивать, которого у меня нет. Да! Нет ничего — и все. Сколько раз говорить!
— Никто тебя не шантажирует, Камалов. Разве что тот неизвестный. И, пожалуйста, без истерик.
Васюков как-то свыкся со своим подопечным, даже стал, незаметно для самого себя, иногда говорить Камалову «ты».
Эркин Камалович вдруг сник, понурился. Уставив пустые глаза в ковер, сказал тихо, проникновенно:
— Я в самом деле не знаю, где золото. Не вру я. Мансуров золото унес. Ушел — и пропал. Смылся гад, а меня под финку подставил! Мансурова поймайте, что вы в меня вцепились?
— С Мансурова теперь взятки гладки, — сорвалось вдруг у Дмитрия с языка.
Он тут же умолк, проклиная свою оплошность. Но Камалову и этой коротенькой реплики было достаточно. У него отвисла нижняя челюсть, полное лицо позеленело. Похватав ртом воздух, он вскричал:
— Его убили!.. Убили! Чтобы замести следы. Теперь до меня добираются!.. Послушайте!... Я требую... Меня надо немедленно арестовать. В одиночную камеру меня! Слышали, как он со мной говорил?! Он знает, что нет у меня никакого золота. Он хочет, чтобы я пришел, и тогда меня... Немедленно позвоните полковнику, слышите!.. Я требую... В одиночную камеру, за решетку. Под надежную охрану!..
Васюкову и жалко было раскаявшегося преступника, и противно было смотреть на него — потерявшего голову от страха, зареванного.
— Ладно, мужик. Не психуй. Все образуется. Ты его боишься, а он нас еще пуще страшится. Понял? Не дадим тебя в обиду. И материалы в суд направим нормальные, мол, искренне раскаялся гражданин Камалов, изо всех сил старался помочь следствию. Суд это все, надо полагать, примет во внимание. Глядишь, и скидка тебе выйдет.
— Кончайте курить, братья Аяксы, — сказал Махмудов и приоткрыл боковое стекло «Волги».
Васюков поспешно загасил сигарету и сунул в пепельницу. Рахимов же произнес строптиво:
— Не могу, товарищ полковник.
— Это еще почему? — Фарид Абдурахманович обернулся с переднего сиденья: не понравился ему вызывающий тон майора.
— А я ведь вообще не курю, запамятовали, Фарид Абдурахманович? Это вы с Васюковым надымили.
Полковник рассмеялся. В этот момент динамик рации щелкнул и голос, каким обычно говорят вокзальные дикторы, произнес:
— Седьмой, седьмой, я пятый. Манок вышел из трамвая, направился к площади. Следуем за манком... Остановился у киоска... Купил сигареты... Следует дальше... Сейчас выйдет на площадь. Вы его видите?