Евгений неподвижно лежал на спине, тоскливо смотрел в потолок. Тело словно били палками, каждая мышца болела. На душе было мерзко, как было мерзко за окном прохожим в этот пасмурный день на продуваемых широких улицах города. Порывистый ветер нес с реки сырую стужу, бросал в лица капельки холодной влаги. С улицы через приоткрытое окно доносились заунывные звуки курая, словно гудит гигантский, размером с теленка, шмель, осаживая огромный пахучий цветок. Это репетировали солисты Башгосфилармонии, готовясь к традиционному осеннему концертному туру по сельским Домам культуры республики.
Ряд пятиэтажек улицы Гоголя упирался в многооконный белый куб правительственного здания. Низкие рваные серые облака цеплялись за телебашню, торчашую у края обрыва горы. По склонам горы до самой Белой теснились, выстроившись в деревенские проулки, домики старой Уфы — Нижегородки. Издалека донесся пронзительный дребезжащий металлом напев вечернего намаза. Мулла уфимской мечети был человеком прогрессивным, поэтому он не надрывал горло на минарете, а по расписанию включал магнитофон с динамиками на полную мощность. По соседству с мечетью в Троицком соборе деловито крестились попы, начиная вечернюю молитву для десятка старушек и нескольких молодиц со скорбным взором. Включали разноцветную иллюминацию десятки казино, расположенные в деловой части города. Иногда по вечерам Евгению казалось, что весь Лас-Вегас переехал к нему на соседние улицы. Сопливые девчушки, именующиеся путанами, стайками собирались на обочинах главной городской магистрали, проспекте Октября, рассекающим, как клинок, весь город с юга на север.
Мужики, в недавнем прошлом нефтепереработчики, машиностроители, монтажники, бурильщики, а теперь в основной своей массе безработные, в лучшем случае охранники при казино, затаривались в «стекляшках» дешевой горькой водкой местного разлива. Женщины в тускло освещенных желтым светом комнатах-клетушках многоэтажных ульев-зданий стирали, гладили, варили, штопали, пылесосили, пеленали. По десяткам улиц миллионного города неслись бесконечные вереницы машин, включив фары ближнего света….
* * *
…На пятикилометровой высоте, прямо над телебашней, в облачном сумраке неподвижно висел, похожий на круглую булку ржаного хлеба «Чулпан», сторожевой космолет гугианов. Укутанный в защитный гравитационный кокон сторожевик, в отличие от боевых космолетов, был полностью невидим для земных радаров и почти неразличим визуально. Мигала панель триверса, ретранслируя точечным фотонным лучом в Убежище перехваченные сорок программ спутникового и местного телевидения. Откинув наголовники скафандров, три гугиана ячеистыми блюдцами глаз смотрели, не отрываясь в нижние иллюминаторы. Длинные, тонкие, почти невидимые усики не шевелились, безвольно обвиснув. Членам экипажа чудилось, как в детстве, — вот оно, прямо под лапами, большое гнездо «никхов» на сухом возвышении сероводородных болот родной планеты. Тысячами светящихся точек в темноте бегают крошечные «пузатики» цепочками по своим дорожкам, таскают травяные стебли из сырых впадин, строят свой маленький город. Ткнешь нижней лапой в центр сооружения, и они суетливо, беспорядочно забегают туда-сюда, растопырив ручки и спотыкаясь на крошечных ножках, падают, роняя из передних ручек своих детенышей. И как весело брызнуть на них в это время едкой жидкостью из брюшных желез. Вообще, такой кавардак, такую кучу малу устраивают, — просто писк.