В гостиной скрипнула дверь. В спальню вошел, осипло пыхтя, Виктор Петрович Кудрявцев, доводившийся Андрею Лугарину дядюшкой по материнской линии. Как бы в насмешку над этой фамилией абсолютно лысая голова осанистого старика сверкала в солнечных утренних лучах, пробившихся через верхнее резное оконце.
Граф Кудрявцев вот уже несколько лет отошел от всех дел, жил в своем рязанском поместье. А прежде он был довольно заметной личностью Петербургского светского общества. Человек чести, многих талантов, служебного рвения. В прошлом бравый гусар и мот, служил начальником Восточного отдела Посольского Департамента. Работал по четырнадцать часов в сутки без выходных, требовал того же от подчиненных, имел безграничное доверие Государя.
— Вставай, Андрюша, к чаю поскорее. Очень серьезный разговор до тебя есть, — хмуро сказал старик, тяжко привалившись плечом к дверному косяку. Стегнул жестким взором по обнявшему вышитую пуховую подушку любимому племяннику и тяжко вышел. Уже не держали ноги прежнего гусара и гуляку, но по-прежнему плечи высоко, спина пряма, рука тяжела, что изредка чувствовал на своих красивых мордасах озорной до баб кучер Степашка. Впрочем, барские синяки лишь придавали ему куража и уважения у дворовых ветрениц.
Лугарин недоуменно подвигал изящными длинными пальцами, сморщил аккуратный носик, прищурил синеющие притягательной поволокой миндалевидные глаза и стал одеваться. В таком встревоженном состоянии за эти полгода самовольной деревенской ссылки он дядюшку еще не видел. Из-за похмельного синдрома после вчерашних двух бутылок шампанского в мозгу метались, но никак связно не складывались обрывки мыслей. Может быть, в Петербурге дознались о беглеце-дуэлянте, и сюда мчит жандармская кибитка? Эх, надо было тогда признать свою вину, но ведь опрокинувшийся после меткого выстрела в пушистый снег московский дворянчик сам напросился. Да что теперь, как говорится, после сеновала о девичестве горевать…
В гостиной на столе пыхтел громадный самовар, сверкая округлыми медными боками. В воздухе завис пряный аромат свежеиспеченных булок с маком. На овальном серебряном блюде громоздились восточные сладости и фрукты: халва, курага, инжир, хурма и прочая дребедень, по мнению Андрея, — почитателя изысканной французской кухни с ее устрицами и грибными соусами. А дядюшка предпочитал плов и пахлаву. Этому было вполне логичное объяснение, — в молодости Виктор Петрович много лет провел в странах Аравийского полуострова, бывал в Турции, в Бухаре и прочих азиатских местах, о чем он любил иногда напомнить племяннику в вечерних застольях.