Я промолчал. В словах Тулькина была какая-то неприятная для меня логика. За это время в дачном посёлке, по моим расчётам, обязательно должен был подняться настоящий переполох. Но кругом было так же тихо, как и до моего похищения.
— Ничего не понимаю… — Я действительно ничего не понимал. — Почему же меня не выкупают?..
— А чего тут непонятного? Не стоишь ты шести тысяч. «Москвич» стоит, а ты нет.
— А при чём здесь «Москвич»?
— А при том, сам же говорил, что твой отец завтра должен выкупить в магазине свой «Москвич», — сказал горячо Тулькин. — Если твой отец выкупит тебя в первую очередь, то он останется без денег, и у него пропадёт очередь на машину, а если он выкупит сначала машину, то ты не пропадёшь, ты же сам написал, что находишься в безопасном месте.
— Значит, ты думаешь, что они сначала выкупят машину?
— Конечно, машину, а потом займут денег и выкупят тебя.
— Что же, я должен на этом кладбище неизвестно сколько торчать? (Тулькин продолжал сидеть где-то там, уже в темноте, и сопеть.) А ты знаешь, — сказал я, — как неприятно здесь сидеть?
— Тогда нечего заламывать за себя такую цену! Хочешь прославиться, сегодня же запроси рублей пятьдесят за себя, и хватит.
— То говорил, я мало запросил, теперь — много… А почему пятьдесят?
— Хватит с тебя, — объяснила мне темнота голосом Тулькина.
Я обдумал предложение Тулькина и сказал:
— Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за пятьдесят рублей выкупили… Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано, выкупили. Я думаю, что большой выкуп — это тысяч шесть.
— Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, — сказал Тулькин. — У них свои цены, у нас свои…
— Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей? — простонал я вслух.
— Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся… Сейчас я напишу ещё одно письмо, — сказал Тулькин. — Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители тебя, может быть, выкупят. — Тулькин зажёг фонарик, снял перчатки и вытащил из кармана куртки блокнот и вечное перо.
— Чтоб меня уценивать!.. — сказал я. — Да ни за что на свете!
— Пятьдесят! — предложил Тулькин.
— Шесть тысяч! — сказал я. — Я эту цену для Тани назначил. Чтоб она знала, что я чего-то стою.
— Пятьдесят! — сказал Тулькин. — И ни копейки больше!
— Пять тысяч шестьсот! — сдался я.
— Пятьдесят! — повторил упрямо Тулькин. — Раз — пятьдесят! Два — пятьдесят! Три — пятьдесят! (Я не согласился.) Всё! — сказал Тулькин. — Я выхожу из этого дела! Таскать по кладбищу доплатные письма! Ещё ноги переломаешь!
— И выходи! — сказал я. — Пожалуйста! Не заплачу! Выходи!