— Что с тобой?
И видно, со мной что-то произошло, иначе Дерябин не задал бы мне такой вопрос.
— Болит, — сказал я.
— Что болит? — спросил Дерябин.
— Не знаю, — сказал я.
— А где болит? — спросил Дерябин.
— Не знаю, — сказал я.
— Сейчас они будут уходить всё дальше, — сказал Дерябин. — И чем они будут дальше уходить, тем у тебя будет болеть всё меньше и меньше…
Таня с Сашей как раз отошли уже на много шагов от берёзы, а мы с Дерябиным всё смотрели им вслед. То есть это я смотрел вслед Тане и Саше, а Дерябин всё смотрел то им вслед, то на меня.
— Всё меньше болит? — спросил меня Дерябин.
— Нет, — сказал я Дерябину честно. — Чем они уходят всё дальше, тем болит почему-то всё больше…
— Что же делать? — спросил меня Дерябин. — Может, сказать им, чтоб они остановились?
А я сказал:
— Не надо! Пусть они идут!.. Пусть они идут, — сказал я. — И пусть болит… Хоть всю жизнь…
И больше я не сказал ничего, ни одного слова. Тем более, что в это время Саша с Таней проходили уже мимо сутуловской дачи и я, хоть чувствовал себя всё хуже и больней, не спускал всё-таки с них глаз, — как бы Сутулов чего-нибудь не выкинул, когда Саша с Таней поравняются с его дачей. Но Сутулов ничего такого выкидывать не стал, он высунул на секунду из окна свою физиономию с перевязанной щекой, как будто у него зубы болели, и тут же спрятался обратно. И Мешков тоже не стал ничего выкидывать, когда Саша с Таней поравнялись с его домом. Мешков неторопливо, с достоинством снял со своей головы шляпу-стетсон и вежливо приподнял над макушкой.
— Вери найс бой Мешкоф, — прошептал я одними губами по-английски, — гуд чап! — как говорится, хороший парень, — прошептал и сам испугался. Я никогда не говорил таких длинных фраз на английском языке. Краем глаза я покосился на музыкальную доску Дерябина, которой он вчера меня треснул по голове. Может, тот удар начал действовать всё-таки?..
Но в это же время до меня донёсся тихий, но противный голос Лютатовского Вадима.
— Марфа-леди и Марфа-джентльмен! — крикнул он поравнявшимся с ним Тане и Саше.
А Тулькин выставил за забор фанерную доску, на которой было написано: «Саша+Таня = семья!»
И я позабыл про свою боль и вообще про всё на свете позабыл. Я помнил только об одном. Обидели Танечку Кузовлеву и Александра Завитайкина, которых я любил, как сорок тысяч братьев, то есть это я Александра любил, как сорок тысяч братьев, а Таню я любил… как я любил Таню Кузовлеву?.. тоже как сорок тысяч братьев… Нет, то есть как сорок тысяч сестёр. То есть её должен теперь любить, как сорок тысяч сестёр… И я должен, должен отомстить за Танечку и Александра, как сорок тысяч братьев. И кто обидел? Кто посмел?.. Сутулов даже не посмел, не осмелился, а эти… осмелились, хоть негромко, но всё-таки… обидели… Сейчас у меня Тулькин об этом пожалеет, сначала пожалеет Тулькин, а потом и Лютатовский.