Человека, которого полюбила Салли, звали Майкл. Он был такой заботливый и добрый, что при первой же встрече с тетушками расцеловал их и немедленно осведомился, не надо ли вынести на улицу мешки с мусором, чем расположил их к себе решительно и бесповоротно. Свадьбу сыграли быстро, и молодые поселились на чердаке, который вдруг оказался тем единственным в мире местом, где Салли хотелось находиться.
Пусть Джиллиан кочует из Калифорнии в Мемфис. Пускай выходит замуж и разводится три раза кряду. Целуется с каждым встречным и поперечным и неизменно нарушает обещания побывать на праздники дома. Пускай жалеет сестру за то, что замуровала себя в этом старом курятнике. Салли ничуть не возражала. Ей лично представлялось непостижимым, как вообще можно жить на земле, не любя Майкла. Тетушки, и те стали прислушиваться по вечерам, не раздается ли на улице насвистывание, означающее, что он идет с работы домой. Осенью он вспахивал для них огород. Зимой исправлял вторые рамы и заделывал шпатлевкой щели вокруг мутных от времени окон. Он разобрал на части древний микроавтобус «форд» и собрал заново, чем поразил тетушек настолько, что они отдали ему машину, а с нею – и свою беззаветную любовь. Ему хватало сообразительности держаться на расстоянии от кухни, особенно с наступлением сумерек, и если и замечал он присутствие женщин, что появлялись с черного хода, то Салли никогда о них не расспрашивал. Целовался он вдумчиво, проникновенно и любил раздевать Салли, не выключая свет на ночном столике, а играя в кункен[1] с кем-нибудь из теток, никогда не забывал проигрывать.
Даже дом с появлением Майкла начал становиться другим, что учуяли, скажем, те же летучие мыши и предпочли переместиться с чердака в сарай. К июню вдоль перил у крыльца зацвели розы, потеснив амброзию, хотя обычно происходило наоборот. Из гостиной в январе не тянуло больше холодом, а на выложенной каменными плитами дорожке не нарастала, против обыкновения, ледяная корка. В доме стало уютно и тепло, и, когда родилась Антония – тоже дома, так как в тот день разыгралась страшная вьюга, – люстра со стеклянными висюльками закачалась туда-сюда сама собой. Словно бы речка журчала, переливаясь по дому всю ночь до утра, так красиво и так натурально, что мыши сочли необходимым высунуться наружу, проверяя, стоит ли еще дом на старом месте, или теперь вокруг раскинулась поляна.
В соответствии с семейной традицией, Антонии, по настоянию тетушек, дали фамилию Оуэнс. Баловать дитя тетки принялись безотлагательно – подливали в бутылочки с молочной смесью шоколадный сироп, позволяли девочке играть жемчужными бусинами, брали ее в сад лепить песочные куличи и обрывать, едва она научилась ползать, кусты аронии. Антония была бы рада и счастлива век оставаться единственным ребенком, но через три с половиной года, ровно в полночь, на свет появилась Кайли, и все сразу же обратили внимание, что она не такая, как обычные дети. Тетушки предсказывали, что маленькой сестре Антонии откроется такое, что обыкновенно скрыто от людей. Наклонив голову, она прислушивалась к дождю, когда он и не думал еще накрапывать. Показывала пальчиком на потолок за несколько мгновений до того, как на это место садилась стрекоза. Кайли была таким хорошим младенцем, что от одного ее вида у тех, кто заглядывал к ней в колясочку, воцарялись в душе покой и блаженная дрема. Ее не кусали комары, не царапали черные тетушкины кошки, даже когда ей случалось ухватить их за хвост. Не ребенок, а одно удовольствие – такая послушная и ласковая, что Антония рядом с ней становилась день ото дня все более капризной эгоисткой.