— И вам не хворать, — ответил Модестов и подал Лике знак, чтобы та подкатила кресло к накрытому столу. — Егор, представь нам своих гостей!
Голос у него был под стать внешности: уверенный, сочный, низкий, и совершенно не сочетался с этим старческим пледом и креслом-каталкой. Чем же все-таки болен хозяин дома?
Горничные принялись разливать чай, но отцовскую чашку Лика никому не доверила, налила чай сама, плеснула сливок, отрезала самый лучший кусок шарлотки — такой румяной и ароматной, что у меня давно уже слюнки текли.
— Много сливок, — недовольно заметил дочери Модестов. — Ты что, не знаешь, как я люблю?
— Извини, папа, я сейчас налью новый, — с ангельской улыбкой ответила Лика и взглядом приказала горничной нести чистую чашку.
— Папочка, как ты себя сегодня чувствуешь? — спросила Ирина сладко. — Тебе лучше?
— Нашла, о чем спрашивать! — обжег ее взглядом хозяин. — Моя болезнь неизлечима, и тебе об этом прекрасно известно. Или ты хочешь узнать, когда я наконец помру, чтобы доставить вам всем удовольствие?
Егор втянул голову в плечи, избегая встречаться взглядом со мной и Машкой. Ирина забормотала какие-то извинения, оправдания, она на глазах сжалась и побледнела, да и с ее нагловатыми холеными братьями произошла такая же метаморфоза. С них как будто стянули личину баловней судьбы, отчего они стали меньше ростом, и смотрели на отца с робкой покорностью. На их лицах были приклеены одинаковые резиновые улыбки, словно улыбаться их заставили под дулом пистолета.
Не надо быть ясновидящим, чтобы понять: отца они все дружно ненавидят и боятся. Вот это коктейль!
— Не волнуйся, папа, тебе вредно, — попросила Лика, подливая янтарный крепкий чай. — Поешь лучше пирога, очень вкусно.
— Только ты одна, девочка, меня и любишь, — растрогался тот и притянул к себе дочь, потрепал по затылку, ласково погладил нежную щеку. — Только те, кто искренне любят, не ожидая ничего взамен, достойны награды. Ликочка, обещай, что будешь разумно распоряжаться деньгами и имуществом, которые я тебе завещаю, постарайся не растранжирить. Ну, ты девочка умненькая, я в тебе уверен.
Лика сияла, как начищенный медяк, у Егора на физиономии было написано такое неподдельное отвращение, что я испугалась, как бы его не стошнило прямо в тарелку с шарлоткой. В общем-то, я его понимала: старшая сестра так откровенно лебезила и заискивала, так натужно изображала любовь, что назвать ее искренней мог только абсолютно наивный человек.
А ведь Модестов наивным уж точно не был, судя по рассказам Егора. Или это уже необратимые возрастные изменения, а там и до старческого маразма недалеко? Я с нежностью подумала о своих здравомыслящих, классных родителях, которые не мешают своим детям жить, не закатывают истерики на пустом месте, и посочувствовала Егору — вот ведь досталась ему семейка! Что отец, что мать, что сестра…