Сделаем все, сядем и глядим друг на дружку. Время то ли идет, то ли нет — не разберешь. Шили мы много. Все из старого переделывали. Я из Мишиных форменных брюк себе юбку сшила. Как одену эту юбку, он смеется, командует: «Кругом! Смирно!» Очень смеялся он хорошо.
Сломалась как-то у нас машина. Я ее покрутила, посмотрела, починила. И пошла глядеть по всему дому. В мясорубке винт не работает, нарезка стерлась, — сами чиним. Дверной замок испортился — тоже не беда. Хожу, за всякое дело цепляюсь. Прожили мы так год. А я все без дела, все на одном месте, как дебаркадер этот старый, — Раиса махнула рукой за окно. — Подумываю уехать — и не могу. Как придет Миша домой, как увижу его, все мысли, что за день наберутся, сразу и позабуду. Любила я его. А все ж таки не выдержала. Сложила в чемодан все свои старые платья, а из того, что мне справил, косынку только взяла — синюю с чайками на уголках. Оставила ему записку. Уехала А тут как раз война кончилась. Устроилась на стройку разнорабочей. В обед — каждый день — побегу, руки помою, сажусь ему писать. Напишу— и в карман. Боялась — вернет он меня назад. Через полгода нашел меня, приехал. Я уже на механика училась. Посидели мы с ним в нашей плавучей столовой на реке, знаешь? Потом на пристани, когда прощались, плакала. Он за голову меня взял, в лицо прямо говорит. «Если будет худо— приезжай. На Большую Бронную». Как сказал он про Бронную, я сильней заплакала, головой затрясла. «Не жди, — говорю. — не жди зря…» С тем и расстались. Пять лет прошло. А на шестой была я в Москве, проездом. Сестру его увидела. Она меня обнимает, женился, говорит, недавно Миша, а все про тебя, дескать, вспоминает. А я ей: «Да что вы, Роза Борисовна, я вовсе не за этим, я так просто…» Вот и все… Сколько ты накурил, Федосов, лампочки не видать… Брось ты ко мне ходить, брось, а? Жизнь у меня одна- это вот дело. Набрала себе дела на целую дорогу. Так и живу…
Раиса встала, открыла окно. На ее обнаженную по локоть руку легла тонкая снежинка. Растаяла. И лампочка задрожала маленькой капле. Где-то справа, на том берегу, спал город, только работали поезда, и их приглушенные голоса были здесь слышны. Шла жизнь, и подо льдом уже просыпалась река, и было ясно, что скоро она сломает лед и по ней пойдут вверх и вниз в разные города, на разные пристани, починенные удивительными руками Раисы и таких же, как она, людей, катера и самоходные баржи, украшенные свежим федосовским лесом, с флагом на самом верху.
Они оделись и пошли к реке. Раиса опять заговорила о делах, о выгоде бурлаковского ремонта. Федосов слушал и припоминал: да, Бурлаков — механик с «Академика Губкина». Если по его методу каждое судно будет получать все необходимые детали без составления сметы, то это будет быстрей и гораздо дешевле. И она, Раиса, завтра же будет ходить по начальству, спорить, добиваться этого. Она будет такой же, как обычно, и только он, Федосов, знает, какой она может быть еще — нежной и грустной…