Федосов слушал.
Курил.
Раиса согрела чаю, открыла банку вишневого варенья.
— Я ведь знаю, зачем пришел… Не говори. Не надо. Ты знаешь хоть, сколько мне лет? Слушай, что я тебе расскажу. Только ты потом это забудь и меня забудь, и не приходи, слышишь?
…Была у меня любовь одна… Не здесь, а Клину это было. Война, сам знаешь, какое время… А мне семнадцать лет… Работала' в госпитале. Няней. Ночами дежурила. А ели — сам знаешь как… И вот стал меня подкармливать раненый один. Паек свой мне отдавать стал. То консервы, то сало или булок белых даст. Я, конечно, отказываюсь. А он смотрит гак грустно и молчит. И глаза его черные, большие — просят… Грели мы с девчатами в ординаторской тушенку, ели за его здоровье. А он меня бывало подзовет и смотрит, все смотрит, будто не представляет, наяву я или во сне. Письма все диктовал к своей сестре. У него сестра была одна — в Москве — и никого больше не было. Потом уже и сам писать мог, а все мне диктовал. Хорошие такие письма. Звали его Моисей Борисович. Было ему сорок два года. Полежал он так у нас и выписался. Все меня разыскивал, а меня в этот день не было. Мне девчата передали от него записку — дескать, спасибо за все, еду к сестре на побывку, а там — на комиссию: буду проситься на фронт. Уехал. А я заскучала. Не плакала, нет, и не знаю почему, а все вспоминались мне его глаза.
Прошло месяца два, наверное. И вот зовут меня однажды в обед (я по палатам суп разносила), зовут меня вниз. Иду и думаю: «Кому же это я понадобилась?» Гляжу — он стоит. В шинели. В шапке. Я его все равно узнала. И бегу к нему. Чего бегу — не знаю. А бегу. Подбежала, слова сказать не могу, только дышу на весь коридор, уставилась на него. А он руку мне на плечо положил: «Поедем, — говорит, — Рая, к моей сестре. Я хочу, чтоб вы познакомились…» Как уж я увольнялась — не помню… Поехали мы в Москву. Рассказал он мне в поезде, что списали его в тыл и будет он работать по старой специальности — радиотехником. Всю ночь мы не спали, все разговаривали. Приехали в Москву. Идем и все на нас смотрят. Есть в Москве улица — Большая Бронная. Приходим к сестре. Усадила она нас за стол, большими серьгами качает, меня про все расспрашивает. Вся родня его на меня смотрит. Я сижу. Хочется мне уйти. А он мою руку тихонько поглаживает.
Осталась я у них. Отдала нам сестра свою вторую комнату. Все они обо мне заботились, не то что бы обидеть чем, а даже слова ни одного плохого я не слыхала. Работать меня Миша не пустил: «Ты, — говорит, — совсем еще ребенок, наработаешься еще, — говорит, — успеешь. А пока книжки читай». И какие он приносил мне книги! Где только брал! Одну книжку особенно помню — старая, с кожаными крышками. И на ней собственная роспись поэта Блока. Есть такой поэт — Блок, Федосов… Начиталась я книг этих. Чего не пойму, он мне объяснит. В институт хотел меня приготовить. Жила, как во сне. Однажды долго его не было с работы, а на улице метет вовсю, в доме этот ветер слышно. Оделась я и пошла ему навстречу. На Пушкинской площади стала — смотрю, идет. Увидел меня, подходит, улыбается, а в глазах — слезы… Днем мы с его сестрой хозяйством занимаемся, учит она меня готовить заливную рыбу, на машинке шить.