— Водка у тебя есть? — спросил Чокан.
Она и глазом не моргнула — принесла графинчик и рюмки.
— Спасибо! — сказал Чокан. — Только я не стану пить. Простудился я в дороге. Обтереться бы.
Сквозь кружевные занавески можно было разглядеть, что на улице против дома собрались несколько десятков верховых казахов. Вышел к тарантасу денщик, и всадники его окружили.
Через некоторое время верный Мукан вернулся с улицы расстроенным:
— Что за человек ваш денщик? Люди его там расспрашивают про вас: "Что тюря[27] делает? Что собирается делать?" А он возьми и ляпни, что сейчас уложит вас спать и будет мазать водкой.
— Ну а люди что сказали на это? — напряженно выпрямился Чокан.
— Плохо сказали: "Пить, значит, недостаточно, а надо еще и себя мазать, вот так тюря!" А старик один еще и добавил: "Научился всему хорошему, нечего сказать!"
— Та-ак! — иронически протянул Чокан. — Мой денщик свою службу знает.
Утром его свита умножилась. От станицы дальше не стало накатанной дороги, тарантасы двинулись по степной целине на упряжках из казахских невыезженных лошадей. Гонцы летали туда и сюда, давая старому Чингису подробные вести о приближении сына.
Тарантасы, нещадно скрипя, въехали на пригорок, и внизу открылся многолюдный табор. Чуть в отдалении стояли две большие белые юрты. Мукан показал: одна юрта Чингиса, а другая старшего сына Жакупа, который нынче командует кочевками валихановского аула.
— Вот мы и дома, Аркадий Константинович!
Трубников приготовился никак не мешать своим присутствием встрече Чокана со старым почтенным отцом, но тарантасы свернули в сторону и остановились в некотором отдалении от аула. Здесь уже были поставлены юрты для Чокана и его русского друга.
Согнувшись, Трубников шагнул в круглое войлочное жилище. Внутри оказалось светло. Свет шел сквозь отверстие наверху и сквозь решетчатые стены — там, где войлоки были откинуты. Полом служил толстый узорчатый ковер. Справа от входа стоял сундук с красивым узором, слева — кровать с резными спинками. Не решаясь разрушить пирамиду подушек на высокой узкой кровати, Трубников с наслаждением растянулся на ковре, трогал рукою узор, знакомый по рисункам Макы. А что, если он и вправду выздоровеет здесь и полный новых сил воротится в Петербург исполнить свою судьбу, для которой и нужно ему железное потанинское здоровье?
Сквозь решетчатые стенки видна была вся жизнь аула, постепенно наполнявшегося народом. Но закрытым оставался вход в юрту Чингиса, и Чокан еще устраивался в юрте по соседству с Трубниковым — оттуда слышался его мучительный кашель. Трубников понял, что приехал не просто в кочевой аул, а ко двору киргизского аристократа, где существует свой этикет.