Сибиряки решили поселиться коммуной, и Потанин искал квартиру подешевле. Трубников помог сторговать внаем вполне приличные комнаты. В потанинской коммуне он стал теперь как свой.
Здесь не находили нужным скрывать свою бедность. В комнатах у сибиряков ничего лишнего не было — только кровати и столы. Не водилось и тюфяков на кроватях — простыни на голых досках и тощие одеяла. На стол не ставили разносолов: на завтрак и на ужин — чай с сухарями, а на обед — картофель с маслом и тертым дешевым сыром.
Трубников на своем опыте знал, как выглядит жизнь на медные гроши: мелочные счеты, ношеное платье, чиненая-перечиненая обувь. Он знал бедность «благородную», тщательно скрываемую. В такой бедности он прожил всю юность после смерти отца, когда пошло с молотка заложенное и перезаложенное имение и начались унизительные визиты матушки к Лизавете Кирилловне, куда и Трубников мальчиком хаживал на елку, а позже, гимназистом старших классов, иной раз садился за обеденный стол, в самом конце, с гувернантками и приживалками. Сиди и ешь и прячь от насмешливых взглядов двоюродной сестрицы Сонечки обтрепанные рукава, тайком от матушки обстриженные ножницами, чтоб не торчали нитки.
Он знал бедность скрываемую и потому стыдную. И с первого приглашения в потанинскую коммуну был покорен всем, чего здесь и не собирались скрывать. В обдуманном и строгом распорядке, заведенном Григорием Николаевичем, не бедность виделась, а полное презрение к ней. Трубников окончательно влюбился в своего героя — так в училищах маленькие мальчики влюбляются в Сильных старших товарищей восторженной братской любовью. Бывает, что столь преданная любовь пробуждает в старшем и сильном охоту командовать и унижать. Потанину не были свойственны эти черты. На восторженную любовь Трубникова он ответил искренней симпатией.
...Вечер в коммуне. Трубников сидит на краешке кровати. В комнате почти темно — на столе одна лишь свеча. По стенам ворочаются густые тени — народу набилось порядочно. И вдруг до слуха Трубникова доносится чей-то негодующий голос:
— Почему здесь присутствуют чужие?
Кто же здесь чужой? Догадка приходит мгновенно — разумеется, о нем самом речь, о Трубникове... Собрались сибиряки, многие знакомы между собой еще по Омску, по тамошнему потанинскому кружку молодежи, а он, Трубников, чужой среди чужих! Кровь бросается ему в голову. Он вскакивает, готовый или немедленно уйти, или... А что «или»? Мысль о дуэли — глупость и мальчишество.
— Здесь нет чужих! — слышит Трубников голос Потанина. — Разрешите вам представить, господа... Аркадий Константинович Трубников, мой приятель...