Дело было скользкое. По его тяжести выходил один приговор — лишение свободы, а по звонку оттуда, куда указал пальцем судья, наказание нужно было свести на условно. Потому никто не хотел браться за столь откровенное надувательство общественности. За неблагодарный труд сей взялся этот старенький судья, фамилию которого Витька так бесстыдно забыл: не то Пастухов, не то Подпасков… словом, самая непритязательная крестьянская фамилия. Ему оставалось полгода до пенсии и все, что с ним, по его словам, могли сделать, — выгнать из суда, после чего он, в таком случае, устроился бы в юридическую консультацию, где зарплата, а, следовательно, и размер его будущей пенсии нисколько не ниже теперешней.
Как старик и предсказывал, вскоре разразился скандал. Поднял его с подачи поселковых «вождей племени» — старых бабок, сплетничающих обо всем и вся — какой-то неформальный (ненормальный — правильнее было бы сказать) общественный лидер. Некий неугомонный газетчик по его «сигналу» настрочил для областной «правды» крикливую заметку под названием «Худая трава», где призывал к крестовому походу на правосудие во имя справедливости. По звонку «доброжелателя» отец был оповещен заранее и с Витькой на «поводке» срочно рванул к редактору перехватить статью, могущую наделать много шума. Но сделать это оказалось невозможно — газета была уже сверстана и запущена в набор. Единственное, что редактор смог сделать — на свой страх и риск переврал авторский текст по-своему, смягчив его до полутуманных философских выводов в пользу «иных способов воспитания подростков, не связаных с лишением свободы». При всем том он утверждал, что делает это исключительно из уважения к Витькиному отцу, а на самого Витьку кричал такой отборной бранью, словно вовсе и не был главным редактором областного рупора, а всю жизнь управлял колхозной лошадью. На сей раз пожар удалось затушить, но он впоследствии то и дело вспыхивал вновь, благодаря Витькиному темпераменту. Шпала все творил и творил, как гений, в момент нежданно нахлынувшего творческого вдохновения и не мог остановиться. Такова была его планида.
Каплей, переполнившей чашу терпения Фемиды, была еще их пьяная поездка с другом и подельником по условному сроку Чавой к его дядьке — путевому обходчику, на предмет экспроприации у него излишков самогона для нужд «творческого» фронта. По пути, что самое обидное, именно Чава ободрал всю радиотехническую оснастку военных (как оказалось, почти засекреченных!) машин, транспортируемых на товарняке куда-то к месту назначения.