— Ну, допустим, не я правила в этой игре устанавливал, повыше есть!
— А мне все равно, ваше поколение!
— Ну и что, ты смирился с долей уголовника?
— Постараюсь для себя лучше кусок урвать, а там, как получится!
— Да, дела! Говоришь, сами мы вас сгубили?
— Да ничего я, начальник, не говорю и брось мне мозги засерать. Это у тебя есть время вот так вот, не спеша, философствовать, да молодое поколение жалеть! А мне некогда херней заниматься. Все успеть надо: и пожить, и в тюрьму не попасть и приключений тоже нахватать! Чтоб было о чем потом вспоминать. Ты их в свое время не искал, и так хватало, а нынче приходится!
— Так-так, значит, я виноват, что ты машины ободрал, я из тебя уголовника делаю?
— Я тебя прощаю, начальник, работа у тебя такая! Ты же своего сына не посадишь, прокурорского тоже. Хороших мест на всех не хватит, дай бог своего устроить. Плохие для таких, как мы, остаются. Мы и выбираем лучшее из того, что нам оставили. Без плохих тоже нельзя, некого сажать будет, ты без работы останешься. Все просто!
— Лихо у тебя получается, все вокруг виноваты, а ты один прав!
— Но ты же себя за молодое поколение не винишь?
— Ну, отчасти, виню.
— Так вот, я тебе и сказал, что за себя прощаю и… за Чаву вон тоже. Мы великодушные, правда?
— Ага! — Тут Шпала обнаружил и удивился, что так пламенно выступает от имени самых угнетенных масс, вовсе таковыми массами не являясь. Он ведь тоже, если уж не из рода блатных, то приблатненных. И его бы мог папаша в институт двинуть, было б на то его, Витькино, желание. Но желания у Шпалы не было, ему легче было жить, как «рабочий класс» ни черта не делая и обвиняя во всем «блатных». А может всегда так — от имени угнетенных выступают не те, кого действительно угнетают, а те, кому ими выгодно казаться?
Видя, что атака в лоб не удалась, дядя стал расставлять сети основательнее.
— Да поймите же вы, дурьи головы, не в ваших интересах запираться. Нам главное раскрыть преступление, понимаете? Рас-кры-ва-е-мость! А меру вашей вины определит суд. Вы сейчас пишете явку с повинной и все. Нам это дело с плеч долой, а вам суд учтет чистосердечное признание! Дадут годик-два условно, ну и, конечно, возместите убытки.
— А как вас, простите, по званию? — поинтересовался между затяжками Витька, хотя прекрасно помнил, как, подавая бумаги, дежурный назвал его капитаном.
— Капитан, — сказал капитан.
— Так вот, гражданин капитан, — заговорил нараспев Шпала, прищуриваясь для большей убедительности, — чистосердечное признание, конечно, облегчит наше наказание, а вам главное — дело состряпать — это все понятно, это мы уже проходили! Только вот ведь незадача какая: нам условно не дадут, есть у нас уже условно — у меня три, у него два.