— Научите меня чему-нибудь из того, что вы знаете, — сказал Дантес, — хотя бы для того, чтобы не соскучиться со мной. Боюсь, что вы предпочитаете уединение такому необразованному и ничтожному товарищу, как я. Если вы согласитесь на мою просьбу, я обещаю вам не говорить больше о побеге.
Аббат улыбнулся.
— Увы, дитя мое, — сказал он, — знание человеческое весьма ограничено, и когда я научу вас математике, физике, истории и трем-четырем живым языкам, на которых я говорю, вы будете знать то, что я сам знаю; и все эти знания я передам вам в какие-нибудь два года.
— Два года! Вы думаете, что я могу изучить все эти науки в два года?
— А куда ты на хуй денешься!
Простите, это не аббат, это уже я. Но на моем месте, ей богу, так бы воскликнул любой, посидевший в одиночке!.. Через год это был другой человек. (О Дантесе)… Они рыли без устали, бросая работу только в те часы, когда принуждены были возвращаться к себе и ждать посещения тюремщика. (Вертухая по-нашему, а то тут непонятно выражовываются!) Более года (плюс к тому, прошлому) ушло на эту работу, выполненную долотом, ножом и деревянным рычагом; весь этот год аббат продолжал учить Дантеса, говорил с ним то на одном, то на другом языке, рассказывал ему историю народов и тех великих людей, которые время от времени оставляют за собой блистательный след, называемый славою. К тому же, аббат как человек светский, принадлежащий к высшему обществу, в обращении своем сохранял какую-то грустную величавость; Дантес благодаря врожденной переимчивости (шустроте) сумел усвоить изящную учтивость, которой ему не доставало, и аристократические манеры, приобретаемые обычно только в общении с высшими классами или в обществе просвещенных людей. (То есть ебанул встречный план, с опережением!) Через пятнадцать месяцев проход был вырыт; под галереей была сделана выемка; можно было слышать шаги часового, расхаживающего взад и вперед; и узники, вынужденные для успешности побега ждать темной и безлунной ночи, боялись одного…
Тут некоторые штатские могут сказать «брехня» дескать, выдумки! А декабрист, который сидя в одиночке в Петропавловской крепости, коротая время до виселицы, изобретал космические корабли — тоже брехня? Кстати, еще одно, «чтобы не было базару на пересылочке»! Перед освобождением Шпала тоже целый год оттянул в БУРе. Он взял себе цель извести маты и прочие вульгарные привычки, дабы, по выходе на свободу, в Витьке не могли угадывать бывшего уголовника. Объявил сокамерникам, чтобы за каждый нелитературный оборот наказывали его куревом. Выражения всякие крылатые из книжек заучивал… Откинулся Шпала на волю за забор, огляделся, а там все матом гнут, ровно извозчики, почище, чем в камере БУРа! И он сюда со своими заумными галантностями не по делу влазит! Короче, не поняли Витьку, за «тилихента» гнилого посчитали, али, того хужей, шпиена! Сторониться начали. Было дело, морду едва не набили! Шпала плюнул на ету беспонтовую затею. (Что ему в свое оправдание привести нечего? Убедительного, неопровержимого!) и теперь излагает сии строки, как народу удобней! Тем более, мода на них тут как тут! Так что ж ён свой талант и познания недюжинные по этой части в землю зарывать должен? Зато на ноги в троллейбусе больше не наступают! Объявится какой-нибудь борзяк, верхушек нахватавшийся, блатных, насосавшийся. Начнет при публике искусство являть, пару слов его по фене спросишь, сразу язык в жопу, извинения и на цырлах к выходу. Тем более есть чем подкрепить!