Подъем прозвучал в шесть утра. Витька проснулся абсолютно здоровым, несмотря на ночные 750 грамм вина. Никаких похмельных ощущений. Странно, что и ночью, выпив эти полторы кружки, он не почувствовал даже легкой степени опьянения. Видно вино пошло как опохмельная чарка глубокому дорожному запою.
И закрутился первый армейский день. Всех, кто был нестрижен, обстригли. Обычной механической машинкой, как баранов: с «антеннами». Стриг банщик, который, оказывается, по совместительству был и парикмахером для новобранцев. Сводили в баню, переодели. Заставили подшивать погоны и петлицы. А они у большинства выходили то вкривь, то в кось. То на спине, то на пузе. Приказывали мыть полы и подметать казарму. Причем, тут же опять нашлись «блатные» и хитрые: подходили к Витьке незнакомые личности из орловских, совали в руки то веник то тряпку. Говорили, что так сказал сержант или прапорщик. Смех и горе. Надел одному ведро на голову, другому тряпкой засадил по роже — отстали. Форму выдали почти всем не по размеру, а кому что достанется. Объяснили: поменяетесь потом сами! Роба сидела мешком. Но знатоки и сержанты говорили, что так даже лучше первые пол года: легче будет снимать и одевать при отбое и подъеме. Во время переодевания, когда они стояли у вещевого склада, «старики» — годишники и полугодишники выглядывали через забор, из дыр и т. п. Требовали гражданскую робу из тех, что получше. Им она нужна была чтобы в самоволку ходить, или за вином и к бабам. Кто-то отдал, кто-то пожадничал. На Витьке было тряпье, так что и инцидентов не возникало. Никто не позарился. Водили на завтрак, обед, которые почти никто не ел. С пьянки, да с дороги, да еще свои харчи кой у кого в тумбочке. А вот к ужину, от строевой и прочих армейских прелестей — проголодались. Жратва пошла нарасхват, да еще и не хватило. Какой-то член встал из-за стола, начал кричать на весь зал и махать руками:
— Пыня, пыня!
Шпала думал, что он дурак. Потом оказалось — нет, просто молдаванин. А «пыня» по-ихнему хлеб. После переодевания и во время строевой их долго учили накручивать на ноги портянки. И все равно многие растерли ноги. Но больше всего запомнилась шагистика. Высокий, стройный, подтянутый сержант, проводивший занятия с их взводом, казался Витьке воплощением всей армейской удали. Он так лихо чеканил шаг, отдавал честь, делал по стойке смирно. Выполнял поворот, команду «кру-гом» — словно был заведенная игрушка. Сапоги на нем блестели. Роба ушита. Из нагрудного кармана торчала вчетверо сложенная, накрахмаленная, отутюженная «марочка», что в обычной жизни называется обыденным словом «носовой платок». Сержант был блондинистый. Носил волосы на аккуратный пробор, и от него пахло одеколоном. (Снаружи). Он часто улыбался и еще чаще делал оскал, давая команду смир-р-но! Во-о-ль-но! И во рту видны были красивые ровные белые зубы. С некоторым удивлением Шпала обнаружил и в себе способности к воинственному делу. Он довольно быстро ухватывал все премудрости строевой, из которых самым трудным для нашего новобранца было научиться на ходу сменить ногу в строю. Для этого нужно было прыгать на одной! И то подобный аттракцион получился у Витьки со второго раза. Некоторые никак не могли сменить эту самую ногу. То семенили, то наоборот делали «шпагат». Наступали на пятки своим новым товарищам, многих из которых они еще и в «личность» не различали. Один чурка вообще был уникумом и удачно ходил, делая отмашку рук наоборот: При выносе правой ноги выносил и правую же руку. Иные падали при повороте. Других закручивало на сто восемьдесят и на все двести градусов. Третьи вообще не могли развернуться на носках. Путали направо и налево.