— Нет, милый, никуда эти номера не переносили, — выйдя за ворота, объяснила ему босоногая живая старушонка, сухонькая, с некогда красивым лицом (вот она, дедова эпоха), — а снесли их еще по весне. Хозяев-то, поди, раньше переселили. Да нет, не было у Кучихи постояльцев, я точно знаю!
— Зачем ей нужен был этот маскарад? — рассеянно думал Шпала, держа путь наудачу меж изразцами народного творчества, — ведь видно же — довольна была, и — на тебе! Ох уж эти бабы.
Так, приводя в порядок мысли, он исходил солидную часть пригорода, пока не вышел в современный, с якорями и витринами, город. Плутал он, видимо, довольно продолжительное время, потому что когда вновь вынырнул, жизнь била здесь уже ключом в полный жирафий рост. Тут Витька нарвался на цыганку.
— Давай, сокол, погадаю, что было, что будет, все скажу! Вижу печаль твою по пиковой даме. По глазам читаю: легко к сердцу принял, да трудно отнять. Долгая тебе к ней выпала дорога, а от нее еще длиней…
— Откуда она все знает? — опешил вынырнувший из собственных мыслей Шпала, — кто она — провидица?
Ему и не пришло в голову, что чемодан в его руке уже сам по себе говорил о многом. Цыганка попросила за свои труды всего лишь медь. Вот пример подлинного благородства: обладать поистине волшебным даром провидения, и делиться им с окружающими почти задаром! Из горсти мелочи она выудила две монетки достоинством в три и пять копеек, ловко и молниеносно ущипнула Шпалу ими за волосы… Теперь это нужно завернуть в бумажную ассигнацию, деньги поведают секрет только деньгам! Витька запустил обе руки в карманы брюк и извлек рубли, не затыренные в чемодан, общим числом, наверное, около десятки. Цыганка ловко выхватила их, обернула волос, дунула, плюнула…
— Пусть чары околдовавшие тебя, исчезнут как этот волос!
И она разжала пустую ладонь. Теперь Шпала проснулся окончательно, он бросил чемодан и ухватил за руку колдунью.
— Отдай деньги!
— Я же тебя от чар избавила, — лепетала цыганка, — иначе колдовство не работает. Ты мне не веришь? Ты меня воровкой считаешь! Я — мать детей своих, клянусь детьми своими!
Вместо рублей в ее руке возникло маленькое зеркальце.
— Вот!
И без ложной скромности, вытянув из-за складок платья смуглую голую грудь, она сдавила ее рукой. На зеркало брызнула капелька молока.
— Пусть молоко в моей груди высохнет, если я обманываю! Ты оскорбил меня! Ты оскорбил моих детей!
Витька уже не рад был, что с ней связался.
— Несчастья падут на твою глупую голову, если ты не исправишь своего проступка! Ты должен за это извиниться перед моими детьми. Ты должен принести им подарок!