Насчет упрямства, как будет показано ниже, Шпалу действительно долго и упорно тренировали в этом направлении. Вообще, условия воспитания в их семье с детства были суровыми: Шпалу за провинности ставили в угол на всю ночь бессрочно до тех пор, пока не попросит прощения, позже, когда это не действовало, ставили коленями на горох, а один раз даже додумались на соль! И когда потом на коленях получились язвы, мать плакала, целовала его и лечила, во всем обвиняя отца. Наказывали Шпалу за те поступки, которые разрешались его товаришам по двору их родителями, и это было в глазах Шпалы первейшей несправедливостью. Возникало противоречие: чтобы не ударить лицом в грязь, он должен был участвовать во всех пацанских затеях, иначе бы его обвинили в трусости и перестали с ним водиться! Но если для них приключение тем и кончалось, то Витьке за него предстояло еще самое страшное: держать ответ перед родителями. О ссылках на других они и слушать не хотели и не принимали это в оправдание. А Шпала не мог понять, за что же тогда его наказывают, если он все равно не мог поступить иначе. Он перемалчивал, но не исправлялся. После некоторого количества замечаний размолвка переходила в завершающую фазу. Обычно, все шло по раз и навсегда установившемуся сценарию. Взбешенная его упорным непослушанием мать, действовала таким образом: она срывала зло на отце. Кричала, что он не способен воспитать собственного сына, что он вообще в семье только для мебели и никакого от него прока, кроме убытков, что он носки быстро снашивает, и башмаки у него не в ту сторону стаптываются, в какую у других, что ни на что он не способен: ни родить, ни воспитать, ни украсть, ни покараулить, ни побить, ни приласкать ее как следует!… (А Витька-то тут при чем? Сам отец никогда первым к сыну претензий не имел: он просто не замечал о его существовании, поглощенный научными делами: диссертацией, статьями в газетах, докладами и т. д.)
Отец у Шпалы был спокойный, как удав, и матери приходилось долго разогревать его самолюбие упреками, как уголь в холодной топке дровами. Зато потом, разгоревшись, он уж давал жару — отыгрывался на Витьке капитально — бил ремнем нещадно, не вникая в саму вину! И это являлось, по Витькиным понятиям, второй несправедливостью и незаслуженной обидой: на нем срывали злость! Теперь, в свою очередь, свирепел он, но поскольку ему отыгрываться было не на ком, обида ходила в душе по кругу, возрастая оборот за оборотом в геометрической прогрессии. Естественно, он не мог принять никакого примирения и вообще отказывался что-либо понимать. А поскольку его средства воздействия на родителей были весма ограничены, то он мстил как мог: стремился простудиться и заболеть, отказывался есть, разговаривать, выполнять приказания, либо просьбы, специально лез в грязь, чтобы запачкать одежду и тем хоть сколько-нибудь придать матери работы. Кидал шурупы в варенье, совал гвозди в разетку, гусениц в суп…