— Прошу тебя, не пускай ко мне мальчика, пока не придут соседи…
— Да что вы такое говорите, уважаемый Гудули? Шутите, что ли?
— Прощай, Ксения! Видит бог, я любил всех вас и благодарю вас! Спасибо!
— Гудули, уважаемый, что с вами?!
Гудули вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
— Гудули!!
Во дворе Бережиани грянул выстрел Звук был сильный. В домах вокруг зазвенели оконные стекла…
Хоронить Гудули Бережиани собралась уйма народа. Было немало родных и близких, хотя никто из них особенно не убивался. Более того, старший сын — Димитрий, вместо того, чтобы побыть у гроба, стоял во дворе, под грушей, недовольный, словно Наполеон после Ватерлоо, и здесь принимал соболезнования.
Подошел к Димитрию и я:
— Искренне сочувствую в вашем глубоком горе!
— Ах, не говорите, Нодар Владимирович! — воскликнул Димитрий недовольно. — Опозорил он своих детей! Не знаю даже, как людям смотреть в глаза.
— Мда-а, все это случилось действительно так неожиданно…
— Да что там — неожиданно! Это чудовищно! Что мне сказать друзьям, товарищам?! Как объяснить такой поступок? Жить с нами в Тбилиси не соизволил — с могилой жены, видите ли, не мог расстаться!.. И потом — корова, куры там всякие… Подумаешь, тощая корова и облезлый петух!.. И дом — развалина!.. Без Учи, мол, не могу! Представляете себе? И это сказал мне родной отец!
— Кто это Уча?
— А я знаю? Соседский сын, мальчишка какой-то! Родной отец его бросил, а тут — пожалуйста! Нашелся покровитель! Да таких мальчишек, если хотите, у нас целая дюжина!..
— Мда-а, тяжелая картина… — проговорил я и собрался уходить. Но Димитрий продолжал:
— Хоть бы нуждался в чем!.. Летом жена моя из Парижа привезла ему теплые кальсоны!.. Да и вообще!.. А похороны? Припомнят ли в нашем селе такие похороны?! Да что говорить? Всю жизнь он был неблагодарным и так же неблагодарно окончил ее!..
— Не знаю, как утешить вас…
— Ради бога, какое там утешение! Благодарю вас!
— Будьте здоровы!..
— Куда вы?! Пройдите, пожалуйста, вот сюда, под навес, к столу! Окажите последнюю услугу! Эй, Митуша, поухаживай за гостем!
Поскольку похороны были радиофицированы и звук репродуктора был несколько выше, чем это приличествовало бы реквиему Моцарта, Димитрий был вынужден говорить еще громче.
Мне кое-как удалось улизнуть от пьяного Митуши и незаметно покинуть двор. У самых ворот я увидел сидевшего на земле мальчика лет семи. Уткнувшись огненно-рыжей головой в колени, он плакал.
— Как тебя звать, малыш? — спросил я и погладил мальчонку по голове.
— Уча Мелимонадзе, — чуть приподнял он голову и вновь продолжал плакать.