— Проиграли! Еще разок?
— Кушать подано! — раздался Генкин голос.
— Я тоже хочу выпить! Сергей Ильич, ну скажите ему! Я немного!
Генка был молчалив. Вертел в руках рюмку, рассеянно ковырял вилкой в тарелке. Ирина пыталась растормошить его, на белых щеках ее проступил еле-еле заметный румянец — как последние краски заката.
— Генка, ну что ты молчишь? Перестань, пожалуйста, киснуть! Мужчина называется. Подумаешь — мореходка. Пойдешь в кораблестроительный.
— Ира! — предостерегающе поднял голову Генка.
— Ну, что — «Ира»?
Генка поднялся, лицо его пошло пятнами. Встревоженный встал и Сергей.
— А ты покажи Сергею Ильичу свой музей.
— Хотите посмотреть?
— Очень!
Ирина покатилась впереди них, открыла дверь в небольшой зал, проехала дальше, к боковой двери, задрапированной тяжелой портьерой.
— Заходите. Осторожнее только. Тут, на полу, авианосец.
Сергею суждено было сегодня изумляться. В длинной узкой комнате — не повернуться. Вдоль стен и даже под потолком на шелковых шнурах — корабли, корабли.
— Послушай… — Сергей взял Генку под руку. — Ты говорил как-то, что у тебя другая планида. Сине-зеленая. Значит, море?
— Думал — море, — глухо ответил Генка. — Зрение. Не берут.
— Я ведь моряк. Пограничник. Ходил на сторожевике.
— Да? — Генка оживился. — Не на таком?
Сергей даже присвистнул. Абсолютная копия. Вот он, пулемет, неразлучный спутник трех лет.
— Сергей Ильич, посмотрите лучше сюда. — Ирина показала белой своей рукой на старинное парусное судно.
Каравелла, красавица южных морей. Вся в золоте, от клотика до киля. Крошечная фигурка Христа на верхней палубе. Белоснежные груди парусов, выгнутых специальными пластмассовыми пластинками, чтобы придать судну ощущение движения, полета.
Высокий, грациозный клипер.
Скромная, с серыми клиньями парусов, шхуна.
Катамаран с пробочным поплавком вместо бальзы.
Хитроватый, как бы со вжавшимися в палубу надстройками, эскадренный миноносец.
Огромный, в два метра длиной, линкор «Марат».
— Здорово, Гена! И давно увлекаешься?
— Лет пять.
Они вышли на веранду. Генка осторожно подталкивал коляску с Ириной.
— Почему ты пошел на промысел?
— Я до сих пор сам себе удивляюсь, Сергей Ильич. Мне уже восемнадцать, а определиться все еще не могу. Почему, говорите? Сам не знаю. Романтику, наверно, искал. Нашел — ничего особенного. Гайки, прокладки, задвижки. Нынче совсем было решил «удалиться в сторону моря» — осечка. Зрение. Только и остается философской трепотней заниматься.
— От твоей «философской трепотни», Гена, у людей на душе легче, — тихо сказал Сергей и обнял его за плечи. — А все-таки, откуда у тебя… ну… эта склонность?