— Суслики! — заорал он. — Или тушканчики!
Пески, пески…
Глаза стали уже уставать. И вдруг как бесшумный зеленый взрыв — лента канала.
Таня невольно вскрикнула. Даже отсюда, сверху он поражал своей грандиозностью.
Петли первоначального русла спрямлялись, новый водный тракт был прям, как луч. Черные работяги-землесосы плевались пульпой, гнали ее по трубам в сторону и вгрызались, вгрызались в пески.
Почти тысяча километров искусственной полноводной, шириной до ста пятидесяти метров реки. Тысяча! И почти столько же предстоит еще сделать.
Исполинский, невероятный труд!
Никита глядел и думал, что хорошо бы каждому новобранцу показывать это, чтобы до самых пеленок прочувствовал, что́ ему доверено защищать.
Таня глядела не отрываясь, и на лице ее было изумление. И радость. И никаких слов не надо было говорить.
Ничка оказалась аккуратным чистеньким поселком. Вокруг домов курчавились молодые сады — люди здесь поселились всерьез и надолго. А потом был катер на подводных крыльях и полет по каналу меж высоких, поросших камышом берегов.
Именно полет, иначе не назовешь — сто пятьдесят километров проскочили за два с половиной часа.
В аккуратном, прохладном домике полевой гостиницы «Каракумгидростроя» Никиту и Таню встретили, как некогда утерянных и вновь счастливо обретенных близких родственников. Смотритель гостиницы, крепкий, с пожизненным загаром и веселыми глазами старик балагур, развил такую бурную деятельность, что Никита и Таня только смущенно и счастливо переглядывались.
Пока они плескались в теплой воде канала, поспела уха. Разомлевшие после еды, они блаженно растянулись на тончайшем песке у самого берега и молчали. Слишком много впечатлений принес этот прекрасный день.
А потом был вечер, и низкие мохнатые звезды над головой, и душистый костер из саксаула, и шашлык из молоденького козленка. И разговоры… разговоры… Неторопливые, без суеты, тихими, будто боявшимися нарушить первозданность окружающего мира, голосами.
И был покой. И нежность.
Наверное, такое и называется счастьем.
Но этот вечер был последним вечером покоя, потому что утром следующего дня Таня показала Никите письмо. Написано оно было аккуратным почерком и довольно грамотно.
«Скажи своему мужу, цепному псу и ищейке, пусть скорей уезжает с границы. Иначе умирать будет плохой смертью».
И все.
* * *
Заложило уши — самолет шел на посадку.
«No smoking»[7] — зажглось на табло.
— Не буду, — сказал Никита.
«Одного не могу понять, зачем они написали эту записку? Ведь не получи я ее, и, вполне вероятно, не стал бы больше проводить свои бесплодные опыты с Аннаниязовым. Зачем? У меня не было никаких улик, ничего, кроме интуиции…