Но для этого нужна стопроцентная уверенность. А такой, как ни прикидывай, нет.
Замять инцидент, признать вину Хайни недоказанной — тоже не выход. Он не просто Хайни, он член делегации.
— Подождите, друзья…
Дверь купе открыта. Всунулись физиономии — прыщавый парень и девушка, по-милому угловатая — острые скулы, острый подбородок. Брови, нарисованные и без того высоко, лезут вверх.
— Дело тут сложнее, — продолжает майор. — Провокация. Вражеская вылазка против вас.
Он рассуждает вслух. Тут друзья, союзники, скрывать ему нечего. Разобраться надо сообща.
— Мы нашли листовки вон там, в ящичках, среди брошюр. И в уборной, в потайном месте… — майор запнулся, так как не сумел перевести слово «обрешетка». — Там злоумышленнику нужен был ключ, служебный ключ. Купить его нигде нельзя.
— Ах, так! — протянул Курт. Его рука легла на колено Хайни.
— Тряхни его, Курт! — крикнул кто-то. — Где он достал ключ?
Другой голос, тоже из коридора, едко:
— Там же, где листовки.
Курт, надавливая на колено Хайни:
— Тебя касается.
— Молчит, паршивец!
— Оттого он и не спал ночью, — дернулся бородач, сидевший рядом с Калистратовым, самый бойкий из двух. Борода жиденькая, расхлыстанная, и волосы всклокочены, видать забияка-парень.
— Зубы болели! — выпалил Хайни. — Оттого и не спал.
Заговорил наконец…
— Зубы? — переспросил Курт. — Ты не жаловался.
Опять молчит. Мальчишка с норовом. Такой из озорства способен на многое. Даже взять чужую вину на себя.
— Обыскать его, — требует сосед-бородач.
Чересчур разгорелись страсти вокруг Хайни. Надо унять. Личный досмотр — потом, на станции. Тут с вещами бы успеть управиться. Арсению Захаровичу, слышно, явилась подмога — еще два инспектора. Дело пойдет быстрее.
— Обыщем, если понадобится, — говорит майор.
Да, если понадобится. Ведь, может статься, Хайни — жертва провокации. Есть ключ или нет ключа… Наверняка нет, отпала в нем необходимость, выброшен. Вряд ли у кого из пассажиров найдется ключ. А если провокатор действовал, то где он? Может, сошел с поезда еще ночью или рано утром, не доехав до границы…
Таможенники ищут в багаже, в постелях. Скрипят, грохочут стремянки в купе.
Калистратов прошелся по коридору, заглянул в делегатские купе, во все шесть. Пока нет больше листовок.
В конце вагона дед из Парагвая перечисляет Белоусову своих родственников, разбросанных по всей планете.
— У Амстердаму та у Хельсинках племяшки…
Насколько можно было понять, дед накопил деньжат, решил объехать всех, а затем умереть, коли дозволено будет, на Полтавщине.
Завидев пограничника, Белоусов величаво потрепал деда по плечу и отошел. А дед все двигал губами, уткнувшись в стекло, должно быть видел своих племянников, внуков, правнуков и созывал к себе.