— С женою молодою хоть простился?
— Да, позвонил, чтобы не ждала пока и не волновалась.
— По телефону, значит… Вот какие времена настали! И на коне ты исправно скачешь, и все такое, а с женою по телефону… Чудно! Не казак ты, Михайлыч. Далеко не казак!
Угадал, чертов мерин! Под шестьдесят ему, давно вдовый, а мое больное место с ходу нащупал. Только с неделю как жену из Москвы привез, молодую. Женщины, известное дело, солдата портят. Ленив на выезды становится человек, все его домой тянет. И мы разве маленькие люди! Стенька Разин как изменился, и только за одну ночь. А тут неделя…
Волновало другое, главное: что случилось на Газимуре? Если кулаки подняли мятеж, то почему Чесноков не придал значения словам Воровского о суживании массовой базы повстанчества такими убийствами. Тут же все так ясно! Не любят казаки кровопролития. Они устали от запаха крови. А если не мятеж там кулацкий, то что же там?
Тревожило и время. Успею ли? Успеем ли мы вообще? Произошло это в ночь на 1 мая. Дробин узнал утром пятого, и сегодня тоже еще пятое. Значит, не очень медленно мы действуем. Но банда опережает нас уже на пять суток. Много это, очень много!
Лед только пошел. Вода еще была высокая, и течение быстрое. По фарватеру километров десять в час, если не больше. Шестом и лопатой я владел. Силою бог не обидел, и бат шел ходко, опережая скорость реки.
На место добрались в сумерках, часа за четыре. Там следили за рекой. Заметили нас, и начальник заставы Иванов подъехал к берегу.
— Новых данных из Урюпина нет. Я туда сразу же Черниговского направил, помощника. Половину людей ему дал. Пост на тропе в Чирень выставил…
— Понял, Паша! Хорошо. Завтра жди Воровского с конниками. Он будет командовать. Если что новое узнаю — дам знать.
С Павлом Ивановым меня связывала многолетняя служба. Молодой он совсем был тогда. Года на четыре моложе меня. Помню, когда мы его в партию принимали, его автобиография уместилась на пол-листе почтовой бумаги, хотя указал он все: родословие свое, школу второй ступени, Тверскую кавалерийскую и службу в армии. После, в финскую кампанию, мы встретились с Пашей в поезде. Учились потом — я на «Выстреле», он — на третьем курсе Академии имени Фрунзе. Первомай 1941-го, после парада, праздновали у него в академическом общежитии. С семьями. А после он выехал на рекогносцировку оборонительных рубежей в Особом Белорусском, и там обрывается его след. Не одного его. Многих тогда…
Но это было потом, в сорок первом, а сегодня:
— Ну, бывай, Паша!
— Бывай!
Чтоб сэкономить время, я бат направил по протоке, но тут же был остановлен окликом из кустов. Вышел оттуда человек. Казак, должно быть, не по сезону под охотника снаряженный.