— Ну, Иван-то на сверхсрочную оставаться вроде бы не желал.
— А вдруг скажут — гений? И цап-царап моего Ивана.
— Ну, об этом не беспокойся. Гении тоже подлежат всеобщей воинской повинности. — Никита смеялся, и Таня тоже смеялась.
— Сколько Ване служить осталось? — спрашивала она.
— Год еще!
— Заберут, — авторитетно говорила она и подмигивала Никите, — обязательно заберут! Грех такой талант от народа в горах прятать и подвергать смертельной опасности.
— А сам-то, сам-то, товарищ Чубатый? — грозно спрашивал Никита. — «Зоркие глаза», очерк, автор В. Чубатый. Не вы ли будете?
— Быть не может? — Таня с ужасом схватилась за голову. — Суровый капитан, горный барс, гроза контрабандистов и кошмарных шпионов, и вдруг рукоделье — журналистика! Не верю! Клевета! Вызовите его на дуэль, мой капитан!
— Откройте, мадам, последний номер «Пограничника» — и ужаснетесь. А за клеветника-с расчеты судом, только судом.
— Да ладно вам… ладно… Ну, трепачи, — бормотал пунцовый горный барс. — Это для дела, для воспитания молодых кадров, — выкрутился он. — Съели? — капитан приосанился. — Кадры надо ковать не покладая рук. А ваша политическая темнота непростительна и позорна.
— Прости, Васенька, — Татьяна чмокала в щеку сурового капитана, и он становился еще пунцовей, — а я уж думала, ты изменил славной зеленой фуражке.
— Никогда! — твердо отвечал Василий Чубатый, двадцатипятилетний славный парень, прирожденный пограничник, у которого граница действительно была на замке — в прямом и переносном смысле.
* * *
Объявили посадку. Очевидно, объявили ее давно, потому что, когда Никита очнулся, он услышал конец фразы:
«….Алиабад — Каспийск — Харьков — Ленинград. Па-автаряю: прекращается посадка на самолет, следующий рейсом…»
Никита недоуменно оглянулся, с трудом возвращаясь со своей богом забытой в горах, прекрасной, продутой чистыми ветрами Рагуданской таможни в раскаленную, душную печь Каспийска.
Он прошел мимо прыщеватой девицы-контролерши и равномерно, как автомат, зашагал к своему тяжелобрюхому «ИЛ-18».
Издали увидел, что в проеме двери стоит тоненькая, затянутая в синий, до неправдоподобия, костюмчик борт-девушка и нервно машет ему рукой, а трап собирается отъехать.
Бортпроводница показалась ему вдруг похожей на Таню, и он замедлил шаг. Ему внезапно захотелось, чтобы самолет улетел без него, бросил его здесь, в этой мозгоплавильне, одного, потому что знал: еще несколько шагов, и сходство между девушкой и Таней исчезнет.
Он теперь часто принимал других женщин за Таню. Таню первых дней их знакомства.
И странно, он совсем не помнил ее такой, какой любил больше всего — в ее последние дни, — располневшую, стесняющуюся своего живота, в котором зрела новая жизнь. Жизнь, так и не узнавшая, что есть солнце и небо, и горы, и самолеты, и другие люди; что есть любовь и смех, и желтые верблюды в желтых песках, и грохочущие города, и…