Внезапно Лариска обернулась назад и с приглушенным вскриком: «Ой, кто там?» качнулась к Олегу, ища у него защиты.
Вскочив на ноги, Олег увидел большого старого лося. Шагах в пяти от сосны стоял он, косматый и бурый, высоко вскинув голову. Много раз приходилось Олегу видеть лосей — и в лесу, и в лугах, но так близко — впервые.
— Ты чего? — как можно тверже проговорил он, глядя на гордого великана, сильно напружинившего все мускулы. — На водопой собрался? Ну, так и шагай своей дорогой!
Лось постоял, постоял, подумал, подумал, а потом, раздувая чуткие ноздри, фыркнул, мотнул головой. И, выбрасывая вперед длинные тонкие ноги в светлых подпалинах, стремительно пронесся мимо Олега и Лариски, обдавая их и горячим дыханием, и брызгами песка.
Махнув с мыса вниз, лось перешел на шаг. Он пересек наискосок луг и вскоре скрылся в прибрежном мелколесье.
— Ой, и напугал же он меня! — приходя в себя, призналась Лариска. — Такой большой и страшный.
— Ничуть и не страшный, это тебе просто так… почудилось, — успокоил Олег, снова опускаясь рядом с девушкой. Ему показалось, что Лариска дрожит. Он снял пиджак и заботливо укрыл девушку.
— Спасибо, — кивнула она.
Набежавший откуда-то ветришко прошелся ощупью по сосновым веткам, и на Олега с Лариской повеяло сухим смолистым теплом.
Не то филин, не то другая какая-то птица, пролетев мимо, отвесно упала в мглистую темь низины. Некоторое время над Петрушиным колком, задевая вершины деревьев, пасся молодой худосочный месяц. Он скрылся так же неприметно, как и появился. И немотно тихая — не светлая, и не темная — июньская ночка, поражавшая своей неземной прозрачностью, боясь скорого рассвета, щедро оделила луга тяжелой, как ртуть, росой.
Вероятно, помимо воли задремавшая, Лариска прислонилась плечом к Олегову плечу, и он старался не шевелиться, чтобы не спугнуть ее легкого сна. Но, оказалось, она и не думала спать. В то время, когда у Олега тоже стали слипаться веки, Лариска со вздохом сказала:
— Этой девчонке позавидуешь. Не у всякого найдется такая воля!
И, отстраняясь от Олега, она посмотрела на него с застенчивой, еле приметной улыбкой.
Приходя в себя, Олег тоже обернулся к Лариске. И еле удержался от искушения осторожно погладить ее по щеке — такой упругой и такой прохладной.
— Представить даже немыслимо: обречь себя на четырнадцатилетнее ожидание, — продолжала, помолчав, Лариска, все так же негромко, почти шепотом. — А тот, второй парень, он был даже больше по душе Маре, но она все-таки не нарушила своего слова, не изменила Бубе.
«Да ведь это она о давешней картине», — догадался наконец-то Олег. И уж совсем очнувшись от властно одолевавшего его сна, сказал тоже с улыбкой: