Дмитрий Матвеевич подтверждает данные Лисагора. Инженер не ошибся: новая линия, если бы ее успели закончить, явилась бы серьезным препятствием для вражеской армии. Но насчет «не ждали» — это как сказать… Командиры в ранге Маслюка и выше каждый месяц получали разведсводки, где подробно сообщалось о передвижении немецких войск к нашим границам. К весне сорок первого года Гитлер передислоцировал на восток основную массу своей армии.
— Ну, да это было бы еще не так страшно, если бы мы приняли ответные меры. А что получилось на деле? Мы, те, кто служил на границе, все видели — и как немцы устанавливают орудия на господствующих высотах и как ведут топографические расчеты, разгуливая с биноклями и планшетами вдоль берега Сана… Кстати, гитлеровцы действовали почти открыто, не маскируясь. Фашистские самолеты спокойно летали над нашей территорией и фотографировали важнейшие стратегические объекты. Сбивать их мы не имели права. Приказы из Москвы строго предупреждали — не давать ни малейшего повода для возникновения конфликта. Правда, находились среди наших командиров и такие, кто не соглашался с подобными приказами и даже доказывал их вредность. Ну, и заработали по шапке — кого сняли с должности за «паникерство», а кого и похоже… Я, видя все это, помалкивал. Но за разведсводками следил. И кое-какие меры, те, что были в моих возможностях, постарался принять.
К концу мая, вспоминает Дмитрий Матвеевич, он был уже уверен, что война начнется самое большее через месяц. Немцы закончили переброску войск и стали поспешно вывозить свои семьи в тыл.
— Тогда мы решили заселить все готовые или почти готовые доты, а таких в нашем укрепрайоне имелось уже около сотни. Но как это сделать? Прямо сказать об опасности мы не могли — нас всех обвинили бы в паникерстве. Пришлось пойти на хитрость: объявить учения, приближенные к боевой обстановке. Под этим предлогом мы перевели наших бойцов из казарм в доты. Каюсь, устроил я моим ребятам заранее еще тот курорт. — Он усмехается. — Не знаю, жив кто-нибудь из них сейчас или нет? Встретил бы — расспросил. Наверно, в душе они проклинали меня тогда. Но вскоре, надеюсь, поняли. Да и не только они…
Наш разговор подходит к главному, ради чего я приехал сюда. Включаю магнитофон. Дмитрий Матвеевич, искоса, будто невзначай взглянув на него, весь как-то подбирается, словно готовится к речи. Я пугаюсь. Сейчас он начнет взвешивать каждое слово, и рассказ станет гладким и круглым, как камень. Приходится предупредить хозяина, что, когда окончится запись, мы прослушаем пленку сначала. Маслюк машет рукой, но все же покашливает, двигает стулом, приноравливаясь к микрофону.