Взлетела еще одна ракета и осветила долину. Машины сгрудились у реки, не решаясь перейти ее вброд. Солдаты снимали с себя оружие и выпрыгивали из кузовов, бежали в лес…
Вскоре послышался визг пил, стук топоров, треск падающих деревьев. Немцы строили переправу. Надо было их накрыть сейчас.
Над окопами прошелестела команда «приготовиться!», и Орленко приник к винтовке. Кто-то рядом жарко дышал в ухо, тикала на часах секундная стрелка.
— Огонь!
Тишина разорвалась грохотом. С хрустом пронесся снаряд, на голову полетели яблоки, и сразу стало светло…
Бой начался.
А кончился он под вечер, когда уже никто не знал, во что обошлась победа.
С первой вражеской группой расправились быстро, в течение часа, но затем подошла новая. Ударила артиллерия, появились танки, и рубеж был смят. Тарутина ранило осколком в лицо, разворотило верхнюю губу. Его хотели уложить на носилки, но он не дался и продолжал, зажимая лицо рукой, командовать боем… Один за другим умолкали пулеметы, в окопах было уже больше мертвых, чем живых… Гора дымилась обугленными деревьями, и люди, обезумевшие от грохота, дыма и криков, выползали из окопов и наугад, вслепую шли на восток…
Ночью за городом Миколаевом, в лесу, группа, с которой отступал Орленко, встретилась с пехотинцами. Бывшего секретаря горкома пригласили в штаб корпуса. В тесной каморке лесника чадила коптилка, на стенах, дрожа, горбатились тени.
— Садись, — сказал комиссар Петрин. — Есть хочешь?
Орленко махнул рукой.
— Тогда на, читай.
Комиссар протянул листок. В глазах запрыгали строчки. «Немедленно отозвать и направить в распоряжение ЦК…»
«А как же они? — Орленко растерянно посмотрел на Снегова, склонившегося над картой, на Петрина, на бойца, стоящего в дверях с винтовкой в руке… А где-то там его ополченцы, Тарутин. Перед ним вдруг встало его большое, темное, окровавленное лицо. — Они останутся?»
— Я не поеду, Владимир Иванович, подожду.
— Чего?
— Вот выйдем к старой границе, тогда…
— Выйдем?
Снегов усмехнулся, поднял покрасневшие глаза.
— Если ехать, то не позже чем утром. Пока еще машина, надеюсь, проскочит. А за дальнейшее не ручаюсь.
Петрин, грузно скрипнув табуреткой, поднялся.
— Петр Васильевич, я тебя понимаю. Но… — Он развел руками и шагнул навстречу. — Давай, брат, прощаться!
Машина летела по большаку — прямо на солнце. Шофер, низко надвинув козырек фуражки, грудью лежал на руле, остро выхватывая взглядом бегущие под колеса ямы, разбитые зарядные ящики, какие-то бочки, мешки… Маленькая «эмка» вихляла из стороны в сторону, и серая пыль тянулась за ней, как размотанный бинт. Орленко несколько раз оборачивался назад, вглядываясь в убегающую вдаль рощу. Вот она мелькнула в последний раз и исчезла…