В музее две комнаты. В первой собрана, так сказать, этнография: тускло поблескивающие монетками расписные народные костюмы, горшки и кувшины с потрескавшейся глазурью, какие-то древние мотыги, прялки… Малиновский, невысокий, быстроречивый, очень подвижный для своих лет (а ему, наверно, уже за пятьдесят), идет впереди, водит свечкой по экспонатам и рассказывает… Большинство этих реликвий было собрано еще до войны, когда он, молодой учитель, задумал приобщить местных ребятишек к краеведению. Но грянула война, учитель эвакуировался из Любеня на восток и вернулся в родное село «аж в сорок пятом». За эти годы много воды утекло: прежние ребятишки стали взрослыми, обзавелись семьями, кого-то убило на войне. Музея давно не существовало: в первые же дни оккупации его разрушили гитлеровцы. Учитель, повзрослевший, переживший немало военных невзгод, чуть не плакал, глядя на сваленные в углу обломки. Надо было все начинать сначала.
И он начал. Собрал новых «ребятишек», младших братьев, а затем а сыновей тех, бывших его учеников. Ребята ходили по селу и окрестным хуторам, «шукали» старинную одежду и утварь.
Но теперь для людей история жила не только и не столько в отскрипевших свой век прялках и потрескавшихся горшках. Она клокотала в сердцах и раскаленной, трудно остывающей лавой текла из вчерашнего дня в сегодняшний, жгла и испепеляла. Это была память о недавней войне, которая уже стала «историей», но еще оставалась жизнью. И сельский учитель, понявший это, вскоре решил изменить направление поисков. Он повел своих «следопытов» в поля и леса. Ребята обшаривали каждую ямку, похожую на заросший травой окоп или обсыпавшуюся траншею, и часто под вечер возвращались в село с трофеями — ржавой продырявленной каской или винтовкой с набитым землей стволом. А потом сидели и долго, следя глаза, рассматривали полустершиеся буквы, нацарапанные безвестным защитником Родины, пытаясь разгадать, кто он и откуда. И расспрашивали взрослых…
А взрослые рассказывали: в сорок первом, на седьмой или восьмой день войны, сюда, к шоссе, подошли наши военные, почти все в зеленых фуражках, не так чтобы много, человек двести. Командовал ими чернявый дядько лет двадцати пяти — тридцати, судя по петлицам, не то политрук, не то старший лейтенант. Он спросил, проходили ли здесь немцы, ему ответили, что проходили, во тоже немного — с батальон, не больше, только не пешком, а на мотоциклах или на танкетках. Командир мотнул чубом: ну, это, мол, не страшно. «Значит, — сказал он своим, — главные силы противника еще на подходе, им-то мы и дадим здесь бой». И приказал рыть окопы, расставить огневые точки…