Но прошло несколько месяцев, я уже давно забыл о нашем разговоре на ялтинской веранде, и вдруг почтальон вручил мне письмо из Варшавы. Это было приглашение от польского «Союза борцов за свободу и демократию» — организации, доселе мне не известной. «Союз борцов», или, как его зовут сокращенно, «Сбовид», писал, что он «чрезвычайно заинтересован в инициативе написания книги на тему советско-польского воинского братства» и готов оказать мне «посильную помощь». Короче говоря, «Сбовид» приглашал меня в Польшу.
Я приехал в Варшаву в начале зимы: падал первый снег, и деревья на улицах польской столицы стояли приукрашенные, как к рождеству, в кокетливых белых шапочках. Мои новые знакомые, работники «Сбовида», Вацлав Чарнецкий и Збигнев Куницкий, оба маленькие и удивительно подвижные, оба хорошо знающие русский язык, оба ветераны войны, водили меня по городу и наперебой рассказывали о последних варшавских новостях: о предстоящем открытии Большого оперного театра, о жаркой, длящейся уже месяц дискуссии вокруг нового исторического фильма «Пепел», в котором «очень много красивого, но чуть-чуть мало уважения к предкам», о подготовке к празднованию тысячелетия Польши… Предпраздничная Варшава была прекрасна, смотреть на нее — даже просто смотреть! — было наслаждением, но меня тянуло в Перемышль.
…Этот город встретил меня сурово: холодным, пронизывающим ветром, скрипом флюгеров на высоких покатых крышах, насупленными бровями заснеженных карнизов. «Вы принесли нам подарок русского деда… как его — мороза?» — спросил, пожимая мне руку, секретарь Перемышльского горкома ПОРП Войцех Баня и представил меня людям, сидевшим в его кабинете за длинным столом. Я извинился: «По-моему, у вас сейчас заседание бюро?» — «Нет, мы ждем вас». Это были местные коммунисты, свидетели и участники боев в июне сорок первого года…
Оговорюсь сразу: польские товарищи подтвердили все или почти все, что рассказывали мне наши люди. Да, Перемышль переходил из рук в руки. Да, какая-то советская воинская часть (или подразделение) днем 23 июня в порыве наступления форсировала Сан, вышла на другой берег и выбила немцев за черту города. Меня даже водили в Засанье и показывали район, занятый тогда нашими. «К сожалению, были они здесь недолго, может быть, до ночи, а затем им приказали отойти обратно за реку», — говорили поляки…
А потом я пытался найти могилы героев. Но не нашел их — ни на площади Рынок, ни на кладбище. Я долго бродил между роскошных склепов и памятников, читал надписи на польском, немецком, еврейском и даже татарском языках, но надписей на русском… Впрочем, нет, были надписи и на русском языке — еще с «ятью» и твердым знаком: это я забрел в тот угол кладбища, где покоились останки солдат и офицеров старой русской армии, погибших в первую империалистическую войну. Но могил героев обороны советского Перемышля 1941 года я не нашел.