Новый перевал (Шестакова) - страница 132

— Я бы очень не хотела возвращаться теперь, когда предстоит самое интересное, — взмолилась Мисюра.

Весь день она пробыла в лесу, занимаясь сбором растений, и вернулась оттуда, напуганная медведем. Она еще не знала о нашем решении. Мне не хотелось ее огорчать, а главное — отпускать ее.

Несмотря на трудные условия таежной жизни, Лидия Николаевна никогда не унывала. Но приказ начальника экспедиции расстроил ее до слез. Она должна сопровождать Нечаева. И вот Нечаев уже лежит на дне бата, укрытый палаткой. Василий Кялундзюга и Юрий готовят шесты, укладывают вещи. Василий предлагает мне взять собаку.

— Берите. Я подарю. Все равно она к вам привыкла.

Я смотрю на Василия. Я понимаю: это от души, и говорю, что возьму собаку потом — пусть она поживет с ним.

Лидия Николаевна сидит, низко опустив голову, и старается не глядеть на нас. В руках у нее белый платочек. Но вот бат уже отходит от берега, быстрое течение подхватывает его и бросает меж валунами. Белый платочек долго трепещет над водой.

— Немножко будут купаться, — пророчески заметил Дада, поглядывая в сторону бата, уносимого сильным течением.

Как быть дальше? — Последний разговор по радио. — Здесь остается наша рация. — Останец.

Итак, наша экспедиция, вначале такая многочисленная и разнообразная по составу, теперь состояла из пяти человек, включая проводников-удэгейцев. Еще совсем недавно мы двигались по Хору на шести батах, и по вечерам, когда останавливались на берегу для ночевки, наш лагерь отмечал это краткое новоселье дружным стуком топоров, веселым говором женщин, громкими голосами охотников, а порой и звуками музыки, если удавалось настроиться на хабаровскую волну. Ничего этого сейчас уже не было и в помине. Теперь нас осталось так мало и наше имущество было так невелико, что мы свободно разместились на двух батах. Днем, пока мы двигались по реке, все шло как обычно, разве только вместо бойкого на слово Василия непривычно было видеть теперь Семена, молчаливо толкающего бат. Но вот наступила ночь. Я вошла в палатку и впервые за все дни путешествия ощутила одиночество.

О полотно палатки робко стучал дождик. Над ухом противно звенел запоздалый комар. Я натянула одеяло на голову и попыталась уснуть. Но не тут-то было! Перед глазами текла река, пестрели камни, бежали кусты и травы. Потом мелькнул белый платочек Лидии Николаевны, трепеща над водой. Укоризненный и холодный взгляд, которым она одарила меня на прощанье, даже не подав руки. Ей не хотелось возвращаться. «Вы ведь можете уговорить Колосовского…» — просила она с тоской и обидой. А на дне бата уже лежал под брезентом больной Нечаев. Куда его одного? Не могли же мы все вернуться из-за него. Нет, милая Лидия Николаевна, вы все это поймете. Это ничего, что вы посмотрели на меня холодно и сердито. Я знаю: вы уже об этом пожалели, когда взмахнули белым платочком…