— Так… Подумал о том, что сказали на берегу, когда узнали про наше бедствие: «Так там же Игорь Кругляк, первый наш песенник, веселая душа. С таким не пропадешь при любой беде!»
Кругляк сердито запыхтел на своей охапке сена, ожесточенно чиркая отсыревшими, не желающими зажигаться спичками.
— Дай-ка сюда! — Бурмистров нащупал в темноте руку товарища, взял у него коробок, и через секунду в палатке вспыхнул уютный малиновый огонек.
— Прикуривай! — добродушно сказал сержант, с любопытством вглядываясь в осунувшееся лицо Кругляка, в его глаза, тревожно блестевшие в глубине больших темных орбит.
Кругляк закурил, гневно пыхнул струей дыма:
— Да не про то я сказал, о чем ты подумал, а совсем про другое. На помощь рассчитывай, а сам не плошай. Вот!
— А это — совсем другое дело. Это правильно. Плошать мы действительно не должны! Ложись-ка, Кругляк, спать. Успокойся…
Бурмистров молча, с добродушной улыбкой на губах смотрел на поднятые оглобли, смутно чернеющие на фоне густо заиндевелого полотнища, ожидая, что Игорь скоро заговорит. Он был уверен, что тот не заснет. И в самом деле Кругляк скоро поднялся и, опираясь на локоть, тревожно, с обидой в голосе сказал:
— Чего ты, сержант, ко мне начал придираться? Скажи прямо. Нос мой не нравится? Глаза не на том месте? Голос…
— Спи… Потом, на земле, обсудим этот вопрос.
— Нет, ты сейчас скажи.
— Спи!
В санях послышался шум. Мокроступ, тяжелый, неловкий, вылезал из саней. Вытянув руки, болезненно щурясь на огонь фонаря, он искал завязки на фартуке дверок палатки, тыкаясь пальцами в холодный, обросший снежным мхом брезент. Глаза его были красными, с набрякшими веками.
— Ты чего, Иван?
— Хочу коня проверить!
— Отдыхай, на месте твой Жук.
Успокоившись, Мокроступ влез в сани, завалил себя сеном и снова притих.
В обусловленный графиком час радиоприема из штаба поступила новая радиограмма. Генерал сообщал:
«Для вашего спасения вышел ледокол».
Кругляк украдкой, из-под согнутой руки, наблюдал за сержантом, которого освещал желтоватый огонь фонаря. Русоволосый, с белесыми бровями северянина, краснощекий, обветренный, он спокойно сидел на корточках перед рацией и, положив на согнутое колено тетрадь в клеенчатом переплете, записывал радиограмму.
Кругляку мучительно хотелось узнать, о чем радировали с земли, но он терпеливо молчал. Бурмистров перехватил его взгляд:
— Привет тебе, Игорь, от генерала. Выслал за твоей драгоценной персоной ледокол.
Кругляк закрыл глаза, ничего не ответив.
Бурмистров выключил рацию, отстегнул брезентовую дверь и вышел на лед. Густой снег стал сухим и колючим, будто песок. С наветренной стороны палатки поднимался большой ребристый сугроб. То вдали, то совсем близко, то глухо, то со звоном трещал лед. Сквозь завывания ветра доносились гулкие удары — свирепствовали штормовые волны, сталкивались льдины.