В дверь позвонили. Щелкнув замком, Генрих Иванович впустил незнакомого усатого, с огромной черной шевелюрой человека, который, по доселе неизвестному обычаю, сбросил с плеч бурдюк вина вместе с бараньей ляжкой и, присев на корточки перед хозяином, молча поцеловал полу его домашнего халата.
— Адис Абебович Николадзе-Нидворадзе, — представился незнакомец. — Певец горных стремнин и ущелий древнего Кавказа.
— Да встаньте же, голубчик! — растрогался Генрих Иванович.
— Я не встану до тех пор, — с восточным акцентом молвил вошедший, — покуда не дозволишь облобызать священные твои стопы.
— Голубчик, это же не гигиенично, — совсем смутился Генрих Иванович.
Но южанин был неумолим:
— Я должен сделать это по поручению творческих работников Кавказа и Средней Азии.
Ступни Генриха Ивановича защекотали усы певца горных стремнин. Нервно хихикнув, прозаик предложил гостю пройти в комнату.
— Как горные орлы, писатели Кавказа и Средней Азии зорко следят за вашим творчеством, наш дорогой Генрих, — подчеркнул усатый. — Трудно найти такой аул, невозможно отыскать такую саклю, где бы ни упивались, словно живительной влагой арыка, вашей неиссякаемый мудростью. Откуда она у него? — задают себе писатели Кавказа и Средней Азии вопрос. И сами же себе отвечают: великий человек без мудрости — что ишак без поклажи. «Когда я слышу имя Генриха Швайковского, — говорит детский поэт мулла Захер ибн Захер, — я плачу».
Жадно вгрызаясь в сочную ляжку и запивая душистое мясо игристым бурдючным вином, Генрих Иванович старался не пропустить ни одного слова посланца восточных литераторов. Он начинал ловить себя на мысли, что в лице этого экспрессивного, импульсивного человека неожиданно обрел верного соратника и почитателя своих гражданских и литературных изысканий.
— Я позволю себе продолжать без акцента, — заявил Николадзе-Нидворадзе, отлепив усы и срывая с головы мощную шевелюру. — Вы даже не можете представить, как нужны современной литературе! Герои ваших замечательных произведений уже давным-давно, стряхнув с себя книжную пыльцу, живут и мучаются среди нас, борются и страдают. Где, в каких талмудах вы найдете столько сермяжной правды, столько остроты вперемежку с глубиной?! Какой еще писатель во все времена так прямо и открыто отдался истине во имя гуманизма? Если, конечно, отмести величайших классиков мировой литературы, то имя этому непревзойденному художнику слова — Генрих Иванович Швайковский!
Еще никогда и ни с кем Швайковский столько не целовался, не миловался и не обнимался (даже с собственной женой!). И, если быть совершенно точным, никогда и ни с кем столько не пил. Вконец захмелев, стуча в грудь бараньей ляжкой, он поведал Адису Абебовичу о своем житье-бытье.