— Постараюсь ответить и на этот насущный вопрос. Видите ли, как вам известно, гражданин Боцманов приказал долго жить, однако, если рассудить трезво, упомянутый гражданин, как видно, в общем и целом представляя себе все это дело, а также по ряду неустановленных причин, в силу их взаимозависимости, где-то в чем-то, говоря совершенно откровенно, с той лишь разницей, что в данном случае, приняв во внимание вышеизложенное, я совершенно официально должен заявить о своей полнейшей непричастности к этому темному делу.
Воробьев, казалось, был несколько озадачен:
— Понимать ли мне вас так, что вы признаётесь в убийстве?
— Если я похож на бесформенную Горгону Медузу, тогда понимайте.
В кабинет вошел Шельмягин:
— Продолжайте, товарищ Воробьев.
— Вот вы говорите, что похожи на бесформенную медузу с гонором. Тогда почему же вы убили гражданина Боцманова?
«Э-э, — подумал Филдс, он же Хихиклз, — дело принимает дурной оборот. Ежели, паче чаяния, Шельмягин узнает мой телефонный тембр — это приведет к глупейшему провалу!»
— Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! Ха-ха-ха!! — не своим голосом закатился Коровкин.
Шельмягин с Воробьевым переглянулись.
— Крыша поехала? Отправим его на обследование в стационар. Без ясной картины состояния здоровья товарища Коровкина мы не имеем права задавать ему наводящие вопросы.
Вызвали «скорую». Занемогшего подхватили два дюжих санитара и бросили на носилки.
— Алкоголик?
— П-почти… — отозвался с носилок тот.
Когда завывание сирены стихло, Воробьев задумчиво сказал:
— Похоже, типчик догадался, что мы не рыбнадзор… У нас в руках пока единственная ниточка.
— Что ты имеешь в виду?
— Нить китового уса гражданина Боцманова, за которую мы и потянем.
— Как бы не оборвалась, — усомнился Шельмягин.
— Не оборвется. Мужик был крепкий, отчаянный…
Джона Филдса поместили в хирургическое отделение городской клинической больницы. Строгая стерильная медсестра больно уколола шпиона в ягодицу, после чего тот ощутил неодолимое желание уснуть.
Проснувшись, Филдс осмотрелся. Рядом на койках лежали ушедшие в свои болячки перебинтованные и загипсованные люди.
— Что, сокол, глухо торчишь? — спросил сосед с койки.
Коля Курчавый! Вот это дела! У Коли была туго перебинтована грудь.
— Послушай, а ты-то как очутился в приюте хворых? — удивился шпион.
Коля, подмигнув Филдсу подбитым глазом, тихо поведал шефу о случившемся. За ним гнались дружинники — положение становилось безвыходным. Скрываясь от погони, Коля ворвался в районную женскую консультацию, где под страхом смерти вынудил чуть живого врача-гинеколога срочно госпитализировать его с диагнозом «лактационный мастит». Наспех перевязав грудь, он, получив направление на госпитализацию, выбежал из консультации и под самым носом у дружинников, юркнул в детскую коляску для двойни, которая, к счастью, была пуста. Коля заорал голодным плачем младенца, тут же к нему подбежала какая-то сердобольная бабка, быстро доставившая Колю (под страхом смерти) на четырех колесах в больницу. В приемном отделении дежурный врач долго пытал Колю, почему тот не прихватил с собой грудного малыша, на что Коля ответил, что ребенок напрочь отказался от груди и не пожелал ехать с ним в клинику. Тогда, сказали ему, мы дадим вам своего грудничка, у матери которого не прибыло молоко, — иначе лечение будет малоэффективным. И подавленного Колю с орущим пеленашкой поместили в отдельный бокс. На вопрос Филдса, почему никто не удивился, что он мужчина, Коля ответил: для медицинских работников диагноз превыше всего остального.