Внизу чему-то громко смеялись рыболовы, но Шурик уже их не слышал.
2
Дом старого рыбака Романыча, с которым Павел Петрович был знаком издавна, стоял на крутом косогоре, на самом берегу Ладоги. Когда Шурик на рассвете вышел из темных сеней во двор, у него даже голова закружилась от пахучего ветра, от блеска воды, от густой синевы чистого неба.
На заборе у сарая висели сети и сушились хитро сплетенные корзины с прилипшими рыбьими чешуйками, сверкавшими на солнце, как серебряные гривенники. А внизу, у самых ног, лежало озеро, огромное, как океан. По сравнению с ним всё казалось игрушечным: и башня маяка, и белый пароходик, дымивший вдали коротенькой трубой, и чайки, кружившие над темно-зеленой гладью, как бабочки над высокой травой.
И поразительней всего была тишина. Раскатистый голос далекого петуха, лязг колодезной цепи и даже воробьиное чириканье, каждый звук возникал отдельной музыкальной фразой, тут же тонувшей в бездонной тишине раннего утра.
Шурик не сразу заметил отца, вышедшего из дома.
Павел Петрович стоял в рубахе с засученными рукавами, с открытой грудью и тонкими русыми волосами, вихрившимися на высоко поднятой голове. Он смотрел на озеро чуть прищуренными глазами и улыбался вода, чайкам, тишине. Шурик оглянулся и не узнал отца. Никогда в городе не видел Шурик его таким молодым. Никогда не видел такой улыбки.
Встретив взгляд сына, Павел Петрович положил ему на плечи большие теплые руки.
— А ты говоришь!.. Пошли завтракать, пора собираться.
Самого Романыча дома не было, он уехал по делам в Ленинград, и принимала гостей его жена Любаша — маленькая, смешливая женщина с добрыми глазами и руками, не знавшими покоя. Она всё время что-нибудь делала — чистила, мыла, убирала, и ни разу не увидел ее Шурик сидящей и отдыхающей. Шурика она, видимо, считала ребенком и докучала такой унизительной заботой, от которой даже маму удалось давно отучить.
Пока гости приканчивали сковородку с толстой в два пальца яичницей, Любаша готовила удочки, сачки, банки и приговаривала:
— Тут вам и мотыль, и шитик, и горох. У нас на Ладоге червей не богато — песок да камни, да Романыч для вас постарался, навозных накопал, один в одного. Гляди-ка какой артист, так и пляшет.
Подцепив двумя пальцами длинного перепачканного землей червя, Любаша издали показала его Шурику. Червяк действительно был боевой, — он извивался и забрасывал хвост, словно с досады хотел завязаться узлом.
— Рыбка спасибо скажет, — засмеялась Любаша, бросая червяка в банку.
Всё снаряжение снесли в лодку. Это была настоящая ладожская ладья с высоко поднятыми, одинаково заостренными носом и кормой, быстрая на ходу, поворотливая и устойчивая на любой волне. Пока ее отвязывали и усаживались, Любаша давала последние наставления: