— Все. Можете больше ничего не говорить. Я ухожу. С меня довольно. Вы были несправедливы со мной. И мое терпение лопнуло.
Кампьен замялся на пороге и выслушал до конца эту выразительную тираду. Кларри Грейс стоял посреди кухни, приняв, не отдавая себе отчета, театральную позу.
Рене слушала его, стоя у плиты. Щеки у нее горели, ее била дрожь, но даже сейчас, в пылу гнева, глаза ее оставались спокойными, добрыми и с затаенной тревогой.
— Ради Бога, Кларри, угомонись! — воскликнула она. — Уходи, если хочешь, но не говори, что я вышвырнула тебя, и не посвящай в наши дела всю улицу. И так снаружи уже целая толпа. Надеюсь, тебе это известно.
Кларри открыл было рот и тут же его захлопнул. Он увидел Кампьена и очень обрадовался посланному небом зрителю.
— Любовь, — сказал он, — моя бесценная любовь! Ну есть ли у тебя хоть капля здравого смысла? Я ведь только хочу помочь тебе. Ведь ты позволяешь веревки вить из себя. Прости меня, конечно, если я вмешиваюсь не в свои дела, — сказал он тихо и вдруг ни с того ни с сего опять заорал: — Я думаю, что ты совсем рехнулась, вот и все!
— Ладно, хватит. — Голос у нее стал жесткий, начальственный. — Закрой свой рот. Ты уже все высказал. Я этого никогда не забуду. Поднять такую бучу! И из-за чего, Альберт? Из-за того, что я сказала этому ребенку, пусть она приведет сюда своего друга. У него нет ни дома, ни денег, в больнице его без конца не будут держать. Да если сейчас от нее отвернуться, взвалить ей на плечи такую ношу, она Бог знает что натворит. Скажи, Альберт, разве я не права?
Кампьен понял, что ему вряд ли удастся сохранить нейтральную позицию, и осторожно сказал:
— Я не совсем понимаю, что происходит. Вы говорите о Клайти и Майке Даннинге?
— Именно о них, дорогой. Не прикидывайся дурачком.
Эта неожиданная грубость кнутом просвистела над ухом Кампьена.
— Я вовсе не собираюсь открывать здесь сиротский дом, — продолжала в сердцах Рене.
— А я думал, собираешься, — подлил Кларри масла в огонь, и она опять обернулась к нему.
— Вы, мужчины, мне все опротивели! У Кпайти сильные материнские чувства. Да-да, не смейся, Кларри. Материнские чувства. Она молода, расстроена, не знает, как помочь бедному, больному юноше, душа у нее в смятении. Если он будет здесь жить, я смогу узнать его, верно? И если он окажется не тем, а это можно выяснить, только познакомившись с ним, то мы сможем отвадить ее от него, как добрые христиане…
Кларри не удержался и фыркнул.
— Так ты, значит, собираешься терзать бедных детей? Это что-то новое. Ты мне этого не говорила.