— Я вам покажу целую стопку этой мерзости, — твердые, энергичные губы высекали слова, руки оглаживали их. — Содержание — обычная ругань. Писал, похоже, псих. И псих этот, скорее всего, женщина, причем весьма опытная в любовных делах и не такая уж невежественная, если судить по орфографии. Письма обвиняют доктора в том, что он якобы способствовал сокрытию убийства: старая дама Руфь Палинод не умерла своей смертью, она была убита, похоронена — и концы в воду. А виноват в этом доктор Смит. Сначала доктор старался не придавать письмам значения. Но однажды ему пришло в голову, что ведь, верно, и его пациенты получают такие же. Случайно услышанное на улице слово стало обретать зловещий смысл. Доктор задумался. Перебрал в уме симптомы, сведшие старуху в могилу, и вдруг испугался до смерти. Поделился со своей женой, та стала еще больше мучить его. У бедняги не выдержали нервы, и он обратился к своему собрату по профессии, тот посоветовал пойти к нам. Смит последовал совету, и дело попало ко мне.
«Боже мой, — сказал он мне, — а ведь мышьяк-то нельзя исключить. Но мне в голову не могло прийти, что возможно отравление». «Не волнуйтесь так, доктор, — успокаивал я его. — Наверняка это грязный розыгрыш. У этих писем есть автор. Мы его найдем, и все встанет на свои места». Между прочим, я отсюда иду на Эйпрон-стрит.
— И я с вами, — отозвался Кампьен, стараясь не показывать все растущий интерес. — Дом Палинодов ведь на этой улице?
— Да, только надо сначала описать вам ее в общих чертах. Это скорее не улица, а переулок. По обеим сторонам магазины. На одном конце — старая часовня, в ней интеллектуальный театр «Феспид»[2], безобидное заведение; на другом «Портминстерская ложа» — дом Палинодов. Улица, как и весь этот район, за тридцать лет заметно одряхлела, и вместе с ней интересующий нас дом. Он принадлежит сейчас приятной старой даме, бывшей актрисе варьете, а ныне содержательнице пансиона. Дом был заложен, срок закладной истек, и ей его отдали. Ее собственный дом разрушила бомба. Захватив с собой нескольких постояльцев, она и переехала сюда. Палиноды достались ей вместе с домом.
— Мисс Роупер моя давняя приятельница.
— Вот оно что! — яркие щелочки глаз Люка превратились в два вытянутых ромба. — Тогда ответьте мне на один вопрос. А она не могла написать эти письма?
Брови у Кампьена полезли выше очков.
— Я ее так близко не знаю и не могу сказать наверняка, — мягко проговорил он. — Но думается, она не из тех, кто забывает подписываться.
— И у меня создалось то же впечатление. Мне, знаете ли, она понравилась, — Люк говорил совершенно серьезно. — Хотя всякое может быть. Женщина одинокая, лучшие деньки позади. Нелегкая, унизительная работа, ненависть к этим нищим господам. Возможно, они ее поедом едят: их старое гнездо на глазах разрушается, а ей и горя мало. — Люк немного помолчал и продолжил с горячностью: — Не думайте, я не ставлю ей это лыко в строку. У каждого человека на дне души своя муть. И жизнь иногда так повернется, что муть эта может выйти наружу. Я ни в чем не подозреваю нашу увядшую розочку, просто все приходится проверять. Может, она хочет избавиться от них всех скопом и придумала такой способ. А может, влюбилась в доктора Смита и решила помучить его. Хотя, конечно, для шашней возраст уже не тот.