и Марокко
[20]. По договору я платил капитану двести пятьдесят марок (половину суммы, которой я располагал) в счет аванса, — если я не вернусь из плавания, аванс пропадает. Капитан — мой соотечественник, англичанин, — брал меня в качестве казначея и стюарда.
Надо сказать, он остался мной доволен, хотя опыта у меня не было. Он, да еще первый помощник, были единственными англичанами на борту (не считая меня, разумеется), остальная команда была пестрая: поляки, индийцы и немцы. Поначалу мне так понравилась моя должность, что я решил годик или два поплавать, несмотря на неудобства корабельной жизни: глядишь, и выучу между делом два-три основных европейских языка. Во всяком случае, еще в Бордо я так и рассчитывал поступить, хотя нас сильно потрепало в Бискайском заливе[21]. Но когда через три-четыре дня мы достигли порта Кадис[22], я вдруг заколебался. Атлантический шторм остался позади, мы обогнули мыс Сент-Винсент[23] и вошли в бухту Кадиса: погода стояла чудесная, в глубине голубой бухты лежал ослепительный город, в небо поднимались белоснежные башни. Этот вид меня очаровал, а сойдя на берег, я и вовсе пришел в восхищение, — мраморная мозаика улиц, мощные крепостные валы, широкие бульвары. В памяти жителей еще жива была горечь недавних войн[24], так что особых причин оказывать гостеприимный прием англичанину у них не было. Меня же обуял романтический восторг от встречи с нашими старинными недругами, тем более что никакой ненависти я не замечал, наоборот, на каждом шагу я встречал только веселье и беззаботность. Это ли не идеальная жизнь? Мне вдруг расхотелось плыть дальше. Я решил сойти на берег и попытать здесь счастья, тем более что денег на первое время мне должно было хватить.
Узнав о моем дезертирстве, капитан поначалу пришел в ярость. Аванс я, естественно, потерял. Но когда я со своими пожитками уже сходил на берег и мы стали прощаться, он сменил гнев на милость и даже дал мне рекомендательное письмо к одному из севильских купцов на случай, если негде будет устроиться.
Однако судьбе было угодно, чтоб я на долгие месяцы застрял в Кадисе. Не зная языка, не представляя политической ситуации в стране, куда меня занесло почти случайно, я попал в ловушку. Наверное, это было неизбежно. Сойдя с корабля, я направился на постоялый двор, куда обычно захаживали матросы, оставил там вещи и отправился бродить по вечернему городу. Вдыхал непривычные запахи, наслаждался экзотикой, вслушивался в незнакомые звуки. На постоялый двор я вернулся около полуночи и прямо на пороге меня схватили трое мужчин в военной в форме. Судя по интонации, на меня обрушился поток брани, — особенно упражнялся один, вероятнее всего, низший по чину. Хотя я не понимал ни слова, но сообразил, что арестован и меня ведут в участок.