Сопротивляться было бесполезно. Я заметил, что хозяин постоялого двора, толстый противный старик, — бывший боцман, — поглядывает на меня осуждающе, а один из солдат завладел моим рюкзаком, который я оставил несколькими часами раньше в своей комнате. В замешательстве я пошел к выходу. Помню, как меня вели по ночным пустынным улицам, потом втолкнули в какое-то темное мерзкое помещение: то ли барак, то ли крепость. Так я очутился в пустой комнате, точнее, тюремной камере. Ни кровати, ни стула: каменный пол. Пытаясь согреться, я почти не сомкнул глаз, шагая взад-вперед по камере. Только притулюсь в уголке, засну, а сырость и холод уже снова гонят меня прочь. Так и прошла ночь.
Я проторчал там до полудня. Потом за мной пришли и повели на допрос к офицеру. Он равнодушно посмотрел на меня и бросил что-то по-испански. Я решил, что он спрашивает, говорю ли я по-испански, ответил по-французски, что испанского не знаю, и стал умолять его объяснить мне по-французски причину моего ареста.
Вместо ответа он повернулся к сидящему рядом офицеру и с ухмылкой сказал что-то по-испански. Потом бросил: «Vous êtes français?»[25] — из-за сильного акцента я едва разобрал слова. Нет, возразил я, я англичанин. «Et Jacobin»[26], — заключил он. И предъявил мне мою собственную книгу, сочинения французского писателя Вольтера, которые я почитал за образец остроумия и мудрости и постоянно перечитывал.
Тут мне все стало ясно. В течение многих лет Кадис был революционным очагом Испании[27]. Именно здесь в 1812 году заседали Кортесы[28], которые приняли первую либеральную конституцию. Именно здесь восемь лет спустя, в 1820 году, жители подняли мятеж, требуя возобновления действия конституции, и это стало началом революции в Испании. И хотя восстание было подавлено армией французов под предводительством герцога Д'Ангулема[29], в Испании не удалось искоренить анархистов и военную оппозицию. Обо всем этом я был наслышан, но, по своей наивности, не представлял себе масштабов слежки и шпионской деятельности и уж конечно не думал, что несколько книг, взятых в дорогу, полиция расценит как революционную пропаганду.
Хотя я не занимался политической деятельностью, по своим убеждениям я был либерал. Из писателей я предпочитал Вольтера, Руссо и Дидро. Мне импонировали их просвещенная философия и отточенный стиль. Я был знаком и с другими сочинениями революционного свойства, например, трудами Вольнея[30] и Монтескьё[31] необходимость. Поэтому, когда меня спросили в лоб: «Вы — якобинец?», я замешкался. Стал объяснять, что с якобинцами никак не связан и политикой вообще не интересуюсь. Но чем дальше, тем все больше мое красноречие смущало офицера, и он прервал меня вопросом: «Се livre est a vous?»