Итак, в центре площади, против соборной лестницы устанавливается рама. Всадники стоят с северной стороны, чтоб Диктатору вся площадь была видна, как на ладони, а сам он и его ложа располагались бы на прямой, по которой поскачут всадники. Когда начнется состязание, один из наездников в мгновение ока пришпорит коня, перемахнет через ограду и окажется перед куда менее подвижной мишенью, чем подвешенное кольцо. Когда публика опомнится, дело будет сделано.
Единственное недостающее звено — это смельчак, готовый рискнуть своей жизнью.
Поначалу генерал Сантос с недоверием отнесся к новому варианту плана, показавшемуся ему слишком мудреным, — сам он предпочитал открытую стрельбу. Я стал убеждать его, говоря, что такой стремительный и неожиданный поворот окажет на всех присутствующих колоссальное психологическое воздействие, и он постепенно проникся правотой моих суждений, и в конце концов горячо поддержал весь план. В то вечер мы обсудили все до мельчайших подробностей, постарались исключить любую возможную осечку и согласовали дальнейшие действия. Мы договорились, что сразу после развязки вооруженные люди из роты генерала займут казармы, собор и здание местной администрации. Здесь же, на площади, во всеуслышание будет провозглашена республика и роздано воззвание. Офицеров-испанцев возьмут под стражу, и любое сопротивление будет караться расстрелом.
Завершив обсуждение плана, мы начали действовать решительно и слаженно. На все приготовления у нас было ровно пять дней. Лично меня больше всего беспокоил вопрос об исполнителе, однако генерал уверил меня, что у него наготове несколько человек, которые с радостью станут орудием мести: каждого из них в свое время либо оскорбил, либо унизил диктатор. Генерала заботило другое текст воззвания! Но тут уж я вызвался его успокаивать, сказав, что берусь подготовить документ за двадцать четыре часа, причем постараюсь отразить в нем все классические установки демократического правления. Ведь основные принципы, заверил я генерала, давным-давно сформулированы Отцами Революции (это я так окрестил французских философов — Руссо, Рейналя[52] и Вольнея). Нам остается лишь приспособить эти универсальные законы к частному случаю, то есть к Ронкадору.
Генерал смиренно выслушал мою тираду, верно немало подивившись моему интеллектуальному апломбу, но виду не подал и тем же движением руки, каким он распускал после кормежки колибри, — разлетайтесь, мол! — дал мне понять, что разговор окончен, а сам, к слову, занялся своими пичужками, кормя их из гусиного пера, наполненного сахарным сиропом.