Или сошел с ума, или до смерти напуган. Что он такого на них увидел?
Если это какая-то форма ювенильного артрита, тогда он, конечно, вправе, ну или почти вправе, передать этот случай Андрею. Все в больнице знают, что он дважды в неделю ведет амбулаторный прием пациентов с этим заболеванием. Но снимки могут показать многое…
Он подавляет в себе желание немедленно отыскать Русова и вытряхнуть из него всю информацию до последнего слова. «Посмотрим, осмелится ли он солгать про эти снимки, когда я возьму его за горло?!»
Но Русов все равно солжет. А что он при этом теряет? И рентгенолог, как там ее звать, тоже солжет. Они наверняка заранее просчитали наихудший возможный вариант: ребенок запомнит, что ему делали рентген; но ведь никто не обращает внимания на то, что говорят дети.
Его снова накрыло волной, на этот раз отвращения, а не гнева. Бедный ребенок, среди всех этих интриг, он ведь ничего не подозревает. Ему объяснили, для чего нужны врачи: «Они помогут тебе поправиться».
«До чего мы дошли, — думает Андрей, — если пациенты заставляют нас стыдиться самих себя».
Сказать, что заболел… Простыл, несмотря на то что сейчас лето? Он слышит, как пахнет землей: Аня пропалывает грядки с морковью. После таких дождей земля будет сырой. Сорняки выдергиваются легко, и Аня бросает их в кучу, где они увянут.
Он моргает. Солнечный зайчик дрожит на стене коридора. День сияет перед ним, такой обычный и невыносимо прекрасный. Так, наверное, мертвые вспоминают жизнь. Все, что они принимали как должное, и что теперь для них навсегда стало недоступным.
Он не блистательный Роскин. Вряд ли ему когда-нибудь дадут шанс поехать в Америку, где его смогут обвести вокруг пальца американские шпионы, которые притворяются незаинтересованными коллегами-исследователями, думающими о благе человечества. Он обычный врач, хороший — не признать этого было бы проявлением ложной скромности, — но тем не менее просто врач.
И это все, чего он хочет, не больше, но и не меньше: он хочет прожить обычную, но наполненную смыслом жизнь. Хочет быть вместе с Анной и с Колей, пусть даже Коля частенько выводит его из себя. Приходить на работу до начала рабочего дня и, встречая в коридоре коллегу с охапкой историй болезней в руках, на ходу с улыбкой спрашивать:
— Трудный денек?
И слышать в ответ:
— А когда был легкий?
Он хочет в первый теплый весенний день сидеть в жилете у распахнутого окна и пить пиво, пока Аня позади него в комнате разбирает маленькие коричневые конвертики с семенами, которые запасла с прошлого лета. Каждый конверт надписан ее красивым наклонным почерком. Он всегда считал, что у нее почерк художника. Его же почерк уборист и неразборчив. Но у них не было нужды писать друг другу письма, потому что они всегда были вместе.