Голос Нидрейю поднимался и падал в повторявшихся фразах, медленно тускневших в конце каждой строфы, подобно грустной трели жаворонка. Все в Снежном приюте прекрасно знали эту историю, но собравшаяся компания слушала ее в торжественном молчании. Казалось, только Инелуки она не тронула, он сидел, закинув голову назад, глядя в потолок и сцепив пальцы на коленях, словно в голове у него звучала другая песня, доступная лишь ему.
Я не настолько красива, чтобы его сохранить.
И я его не хочу.
Но и одной быть не желаю.
Ее голос изменился, печальный и нежный, он стал менее благозвучным, словно она становилась брошенной мужем Мезумииру.
Где мои дети?
Почему я не могу их обнять?
Семерых он взял в Страну Птиц, что за Садом.
Они меня не узнают.
Никогда меня не узнают.
Голос Нидрейю наполняла такая боль, что ее тяжело было слушать. Мне показалось, что она поет не о страдании и ярости Лунной женщины, а о собственной – не про украденных детей Мезумииру, а о своих, нерожденных, – их у нее, возможно, никогда не будет. Быть может, я дал волю воображению, но мог поклясться Садом, что в ту ночь Нидрейю скорбела о детях, которых ей не суждено родить.
Двоих я спрятала.
Если он ко мне вернется, они не будут его знать.
Я заберу их у него.
Я буду проклинать его имя, и они возненавидят его всем сердцем.
Почему же он не пришел?
Неужели он думает, что настолько выше меня?
Я дочь Небесного Лорда,
Моя мать – владычица всего, что растет,
а мой муж – всего лишь крылатый вор.
Он похитил мою честь,
Он украл мое счастье…
Хотя полночь еще не наступила, когда Нидрейю закончила петь, все зида'я начали расходиться из зала Даниади, тихо беседуя между собой. Оглядевшись по сторонам, я понял, что Инелуки уже ушел, а на лице моего господина застыло мрачное выражение. Я видел, что он ни с кем не хочет говорить, даже со мной, поэтому отправился в постель, и мне приснилась груда яиц, покрытых мерцавшим серебристым песком.
Мы покинули Снежный приют за час до рассвета, а стройные стволы берез раскачивались под ночным ветром, точно голодные призраки. Нидрейю не пришла попрощаться, а Даниади лишь молча обнял братьев и вернулся в свой зал.
Часть вторая
Серебряное дерево
Хакатри и его брат не разговаривали после того, как мы покинули Березовый холм и вернулись на широкий Серебряный путь. Когда мы в утренних лучах солнца на него выехали, возникло ощущение, будто мы оказались на перекрестке сразу нескольких дорог. Я не осмеливался спросить, в каком направлении мы двинемся дальше, когда мы оказались на дороге, хотя, конечно, глупая часть меня молилась всем богам, чтобы Инелуки услышал голос разума и мы бы повернули в сторону Асу'а, нашего дома. Но молчание так и не было нарушено, и, когда мы наконец добрались до широкой дороги, Инелуки не оглядываясь направил Бронзу в сторону гор. Хакатри последовал за ним, а я, разумеется, за своим господином.