Впрочем, историки знали общую оценку роли географического фактора по работам С.М. Соловьева и отчасти В.О. Ключевского, знали, “как выгодны для быстроты развития общественной жизни соседство моря, длинная береговая линия, умеренная величина резко ограниченной государственной области, удобство естественных внутренних сообщений, разнообразие форм, отсутствие громадных подавляющих размеров во всем, благорастворение воздуха, без африканского зноя и азиатского мороза”[1]. С.М. Соловьев предельно обобщенно отметил, что “природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов, которым суждено было здесь действовать, – мачеха”[2]. Народы Востока Европы и прежде всего русский народ не имел таких, по С.М. Соловьеву, важнейших условий оптимального развития, как “благоприятный климат, плодоносие почвы, многочисленное народонаселение в обширной и разнообразной стране, что делает возможным разделение занятий, обширную внутреннюю торговлю, безпрерывные сообщения различных местностей друг с другом, процветание больших городов”[3]. Отсутствие этих условий, как справедливо отмечал наш великий историк, имело решающее влияние на характер российской государственности: “Когда части народонаселения, разбросанные на огромных пространствах, живут особною жизнию, не связаны разделением занятий, когда нет больших городов… когда сообщения затруднительны, сознания общих интересов нет: то раздробленные таким образом части приводятся в связь, стягиваются правительственною центр ал изациею, которая тем сильнее, чем слабее внутренняя связь. Централизация… разумеется, благодетельна и необходима, ибо без нее все бы распалось и разбрелось”[4]. Эти глобальные положения, звучащие почти по-марксистски, в конечном счете вызвали резкую реакцию. Советские официальные издания в 30-х годах XX в. сформулировали весьма жесткое положение о том, что влияние географического фактора на характер и темпы развития народов и государства есть порождение буржуазной науки, то есть в корне неверно. Вероятно, в то время такой идеологический маневр имел какой-то смысл, ибо совпадал с лозунгом: “Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики”. Стремительная индустриализация страны, быть может, и требовала таких исторических постулатов. Однако, превратившись из временных в постоянные, они, в конце концов, стали первичной основой безудержной корректировки нашей истории “под западную”. Со временем советские люди о нашем климате и вовсе как бы забыли; стали строить здания из стекла, стали проектировать и воздвигать жилые строения с более тонкими стенами и огромными, почти во всю внешнюю стену комнат, окнами, что вызвало завышенный расход энергии в различных ее видах, не говоря уже о затратах на инфраструктуру экономики страны. Вероятно, и виднейшие наши реформаторы не избавились от влияния фигурирующей в наших учебниках отечественной истории концепции, где все шло, как на Западе, только с некоей временной задержкой, а фундаментальным климатическим и природным факторам не уделено никакого внимания. Впрочем, большинство наших реформаторов – специалисты по зарубежной экономике или истории. Ведь дело дошло до того, что при рассмотрении современных проблем сельского хозяйства в упрек нашим аграриям обычно приводят в пример, опираясь на ложные представления о возможностях нашей природно-климатической зоны, практику Финляндии, Швеции и даже Канады, расположенных в совсем иных климатических областях.