Если б не полковник Борзоев, «русскую суку» пристрелили бы на месте. Одноглазый Ибрагим, телохранитель хозяина дома, уже передернул затвор «калашки».
— А-атставить! — гаркнул вовремя вышедший из дверей Большой Беслан. А когда всхоркивающего боевика волоком потащили к раскрытым воротам, белозубый красавец в черкеске, положив руку на кинжал, скалясь, воскликнул:
— Есть, есть еще женщины в русских селеньях!.. Га-а!
В тот же вечер Марха позвала Василису в дом. Хозяин в папахе сидел под увешанным старинным оружием ковром.
— Садись, будем пить чай! — исподлобья глядя на вошедшую, сказал полковник Борзоев. Глаза у него желтые, волчьи, взгляд невыносимо пристальный. — Марха сказала, что ты хочешь поговорить со мной, женщина. Говори, я слушаю тебя.
Во дворе лаяла собака. От близкой уже канонады позвякивали стекляшки на хрустальной люстре.
— Эдуард Николаевич — заложник? — присев на краешек стула, спросила Любовь Ивановна.
— Эдуард Царевич — поэт. Русский поэт. Беслан Борзоев — поэт чеченский. Как сказал ваш Есенин: «Поэт поэту есть кунак». Знаешь, что такое кунак, женщина?
— Друг?
— Это больше чем друг, это совсем как брат!
— Значит, ему можно ехать домой?
— Я еще в прошлом году предлагал Надежде Захаровне забрать его.
— Она… она знала?! — вскрикнула Любовь Ивановна. — Боже мой, Бо-оже мой!..
— У Эдуарда поврежден позвоночник. Ему нужно лежать.
Василиса прерывисто вздохнула.
— Его нужно оперировать, срочно. Господи, вы понимаете, что вашему другу плохо, очень плохо!..
Он снова глянул на нее исподлобья.
— Я не держу его. Пусть едет. Я могу отпустить его хоть сегодня, женщина. Но только не с тобой.
Сердце у Василисы сжалось, ресницы затрепетали.
— Не со мной?.. Но почему?
Пол под ногами качнулся, мелко задребезжал хрусталь.
— Есть мнение, что ты шпионка, женщина, — усмехнувшись, сказал чернобородый командир боевиков. — К тому же сегодня ты чуть не убила нашего дорогого украинского друга. Где тебя научили так драться, женщина, в спецшколе ФСБ?..
Это был второй в ее жизни человек, от взгляда которого ей вдруг стало не по себе.
— Скажете тоже… — опустив глаза, растерянно пробормотала Василиса, так и не притронувшаяся к налитому в чашку чаю. И тут вдруг в смятенно гудящей голове ее, не в ушах, нет, а вот именно что где-то в мозгу, в подкорке, отчетливо прозвучало:
«Я тебе еще и не такое сказать могу!.. Вах!.. Приходи сегодня ночью ко мне, русская красавица, только сама, сама приходи, я тебя силой брать не хочу…»
Щеки у Василисы вспыхнули, загремел опрокинувшийся стул.
— Только попробуй! — сжав кулаки, сказала она.