— Можешь не считать, там триста тысяч стодолларовыми купюрами. Больше у меня просто нет, за что спасибо можешь сказать дорогому сыну моему Авениру. Это из-за него на меня черные наскочили… Он ведь, кажется, их полевого командира убил…
Бриллианты Костей не взял.
— Ты ведь, Люба, и так продешевила, — усмехнувшись, сказал он Василисе уже на крыльце. — Камень Калиостро — вещь непродажная, и если уж он кому-то попадает вдруг в руки, то это никакая не случайность, потому что…
— Потому что ничего случайного на этом свете не бывает, — закончила за гостя фразу Любовь Ивановна.
Вскоре черный бронированный лимузин укатил, и мы с Капитолиной Прокофьевной, по плану Василисы затаившиеся с берданками на моей веранде, со всех ног кинулись к дому Царевичей. Увидев лежавшую на столе кучу денег, моя бывшая одноклассница, вместо того чтобы возликовать, слезно вдруг заголосила:
— Ой, о-ой, ой горе-то какое, Витек! Да ведь она же, дурында чертова, миллиардершей стала!
— Ну так и что?
— Тьфу ты! Вот уж яблочко от дуба… ой, вот уж и вправду — недалеко-оо!.. О-оой!.. Да ты что, не понимаешь, что ее теперича убьют, зарежут, взорвут в этом самом в ее джопе!..
— Да хватит тебе каркать-то, — сказала Василиса, — давай-ка лучше деньги пересчитаем.
— А вот это верно, это очень даже разумно, — разом успокоилась Капитолина, — деньги — они счет любят… А тебе, Витек, я вот что скажу по-нашему, по-народному: скачет баба и задом и передом, а жизнь идет своим чередом!.. Ты запиши, возьми у Васьки карандашик с бумажкой и запиши, а то ведь, склеротик, забудешь…
Вот я и записал. Сначала, чтоб не забыть, эту ее, с позволения сказать, народную пословицу, а затем, на всякий случай, и всю историю про Василису, про Царевича и про всех прочих, имевших отношение к камню Калиостро и к без вести пропавшему в Чечне военному журналисту.
Роман почти закончен, дорогой читатель… Я напечатал эту фразу и надолго задумался, а потом все-таки решился рассказать еще об одной довольно-таки странной и тоже, увы, не случайной, как выяснилось впоследствии, встрече.
В субботу, 29 марта 1997 года, когда Василиса, сидя на кухне, писала письмо очень-очень помогшему ей с Царевичем в Германии журналисту Руди Шталлеру, тому самому, с которым она почти месяц моталась по воюющей Чечне, так вот, около полудня в субботу — дело было все там же, в Кирпичном, — в дверь деревянного домика осторожно, костяшечками пальцев, постучали.
Человека, который, переминаясь, стоял на крыльце, Василиса никогда прежде не видела. Был он худ, сутул, по-больничному сероват лицом и уже далеко не молод — по меньшей мере лет пятидесяти с гаком.