– Ладно, Феликс, мы тебя слушаем, – сказал Джек Ворон.
Феликс замялся, пытаясь прочесть лицо Джека. Он насмехается? Это вызов?
Да черт с ним. Пусть только выслушает.
В общем, дела такие: за Командой охотятся. Команда не знает, кто охотится и где базируются охотники. Единственная ниточка: кто-то захватил дом Даветт. Да и это может оказаться сомнительным. Если и нет – не хватает сил на штурм.
– Лично у меня нет ни малейшей идеи насчет того, как именно Карл собирался вынести стену, – завершил Феликс. – Кто-нибудь здесь разбирается во взрывном деле так же, как и Карл?
Повисло молчание. Затем все замотали головами.
Феликс удовлетворенно кивнул.
– А идти туда, в подвальный сумрак, – чистое самоубийство. Помните божка в клебурнской тюрьме?
Ответа Феликс дожидаться не стал.
– Эта Команда уже дошла. Бежать некуда, драться не хватает сил, прятаться некуда – за исключением одного места. Рим. Мы должны отправиться туда. И немедленно.
Затем стало тихо. И очень неуютно. Все посмотрели на Джека, но первым заговорил епископ.
– Надеюсь, вы меня простите, – взглянув на Джека, дружелюбно и миролюбиво начал епископ, – но мне кажется, молодой человек прав. Мистер Ворон, я отнюдь не хочу вмешиваться в дела вашей группы, уж поверьте. Но, знаете, мне довелось ухаживать за многими людьми, и за многими солдатами в том числе. И я знаю: вам всем необходим отдых. Очень.
Все снова посмотрели на Джека. Повисло мучительное тяжелое молчание. Наконец тот кивнул и сказал тихо:
– Ладно.
Как по Феликсу, слишком тихо.
– Что? – подавшись вперед, переспросил он.
Джек посмотрел ему в глаза. Черт, что за мертвый пустой взгляд.
– Я же сказал: ладно. Значит, Рим.
Феликс кивнул. Вот и всё. Сделано.
– Замечательно, – с облегчением подытожил епископ. – Утром мы с отцом Адамом позвоним…
– А как насчет прямо сейчас? – перебил Феликс. – И пока я еще в деле, вам не кажется, что уже нужно двигать? Сейчас на улице темно, а они знают, что все мы у епископа.
Тот улыбнулся и встал.
– Молодой человек, не волнуйтесь. Я думаю, им будет очень больно приближаться к этим стенам.
И в самом деле было очень больно. Даже на дальнем краю сада свет от жутко размалеванных стекол отзывался лютой мучительной болью в висках Молодого господина. А быдло… они не спешили подчиняться малейшему жесту, не приближались, следуя ослепительной господской воле. Скоты подвывали, переминались с ноги на ногу, волокли свои мертвые души вокруг да около в сумраке. О них напоминал только шум да сладковатый запашок гнили. Но твари не посмеют ослушаться. В их памяти всплывет неистовый экстаз утоления жажды.