Когда мимо фермы зашагали на фронт солдаты, Бенито и Пепито начали проситься к ним. Но Бенито был слишком мал. Только саперы сжалились над ним.
Три месяца он провел с ними. Жалованья ему не платили, ни формы, ни оружия не выдали, боя он ни разу не видел и все-таки был счастлив. Обижало его только то, что саперы его звали «Муссолини» — он ведь был тезкой дуче.
Как-то на отдыхе рядом с саперами оказалась батарея имени Тельмана. Бенито не сводил глаз со старых пушечек. Их чистили солдаты, не говорившие по-испански. Бенито узнал, что таких солдат называют интернационалистами. Он узнал также, кто такой Тельман, чье имя было вышито на алом знамени батареи.
Артиллеристы дарили ему конфеты. Они часто гладили его по голове. Некоторые при этом отворачивались. Один ломаным языком сказал ему:
— У тебя мать осталась с фашистами, а у меня — дети.
— Тоже в Галисии? — сочувственно спросил Бенито.
— Нет, на моей родине.
— Там тоже война?
— Нет, там только тюрьма.
Когда этот артиллерист услыхал, что Бенито зовут «Муссолини», он сказал саперам:
— Вам не стыдно обижать ребенка?
Все у артиллеристов было так необыкновенно, что Бенито запросился к ним. Он так хотел научиться стрелять из пушки! Саперы легко расстались с ним, и батарея приютила его.
Командир сперва показался ему суровым, «настоящим гальего». Он сказал:
— Работать на кухне. Твой начальник — повар. Не угодишь ему, отошлю в тыл.
Бенито робко явился на кухню. У повара-француза были страшные усы и выкаченные свирепые глаза.
— Я буду чистить кастрюли песком, как у нас в деревне, — робко пролепетал Бенито.
— А играть на кастрюлях ты умеешь? — рявкнул повар.
Через час командир прислал вестового: по штатам батарее оркестр не положен, привыкнув к грому орудий, артиллеристы на данном этапе войны предпочитают тишину.
Бенито сшили военную форму, и он носил ее с гордостью. Когда он попадал в Мадрид, прохожие, завидев значок интербригад, с удивлением спрашивали:
— Такой молодой и уже приехал к нам воевать?
Бенито, краснея, отвечал:
— Я испанец, и я интернационалист.
Полгода он не расставался с батареей. Не раз попадал под обстрел, а однажды даже подавал снаряды в бою (обычно его оставляли в тылу). Артиллеристы наперебой заботились о нем, порой грубовато и неумело, но он понимал, что на самом деле эти «гальегос» из чужих стран привязались к нему не меньше, чем к орудиям, которые он с восторгом чистил.
Он подарил мне свою фотографию (среди артиллеристов нашелся фотограф) и каракулями написал на ней свое имя и фамилию.
— Напиши еще что-нибудь.
Он очень удивился, долго думал и потом вывел теми же каракулями: «Но пасаран». Еще подумал и прибавил: «фашисты». И сделал в этом слове ошибку.