Позже я услышал, что он уехал в Испанию, но никак не ожидал, что он станет адъютантом Залки.
Херасси и Алеша знакомили нас с офицерами, с солдатами. Вокруг уже было много народу, пришло и несколько крестьян, поднимались кулаки, протягивались руки, назывались имена. Но эти имена, лица, улыбки, слова как-то проплывали и таяли в сознании, их было слишком много, толпа не распадалась на людей. Кто-то крикнул:
— Генерал!
Раздался стук копыт о камень, к нам подскакали два всадника, первый легко соскочил с коня, бросил поводья второму и с протянутыми руками подошел к нам. Это был Залка — в генеральской фуражке, в короткой замшевой куртке, в бриджах и сапогах, небольшой, полный, ладно скроенный и удивительно легкий в движениях.
И сразу все стало на место. Нет, это не хозяин приехал и навел порядок. Ничего повелительного в его осанке не было. Но в толпе образовался центр, и, когда Залка наново называл тех же людей, каждый вдруг обретал свое лицо, не похожее на другие. Это делалось легко, среди быстрых вопросов о Москве и Париже, среди коротких простых шуток. Так дирижер следит за всеми оркестрантами и в нужную минуту извлекает из каждого инструмента все, что возможно. Залка неожиданно спрашивал высунувшегося вперед солдатика: «А зубы у тебя больше не болят?» Кругом раздавался хохот, намек был понятен всем, кроме нас, но и мы оказывались сопричастными к веселой тайне. А когда он представил нам скромно стоявшего в стороне офицера, тоже небольшого роста, тоже крепко сшитого, ничем не выделявшегося, с холодновато-строгими глазами, и сказал: «Янек, командир польского батальона, наш хозяин, штаб у него в гостях», и офицер молча пожал нам руки, — сразу стало ясно, что фамилии спрашивать не надо, что у этого еще молодого человека большое и тяжелое прошлое, что испанская война для него — только продолжение давней борьбы и что здесь все в него верят.
— Когда мы на отдыхе и даже когда стоим в резерве, приезжайте к нам в любой час дня и ночи, мы всегда рады таким гостям, — сказал Залка с легким акцентом, но не делая ударений на первых слогах, как другие венгры. — А на фронт я журналистов не пускаю.
Он действительно не любил, чтобы «посторонние» находились на линии огня. Мне очень попало от него, когда однажды по просьбе корреспондента «Дэйли уоркер» Фрэнка Питкерна я привез в окопы корреспондента буржуазной «Ньюс кроникл»: Питкерн говорил, что этот журналист «начинает кое-что понимать». Больше я никогда никого не привозил. Но уже при первом знакомстве я узнал, что нет правила без исключения. Когда офицеры стали вспоминать прошлое и одну из самых страшных бомбежек, кто-то рассказал, что, когда в маленьком домике штаба все уже прощались с жизнью, зная, что бомбят именно их домик, спокойно вошел Кольцов и весело спросил: «Что, жарко сегодня?» Залка слушал этот рассказ и сказал, подмигивая нам: