— Попробуй не пустить Михаила Ефимовича! (Он выговаривал имена полностью, а не «Михал Ефимыча».)
К нам подходили все новые люди, щелкали аппараты фотолюбителей, на сердце было удивительно легко. Протолкавшись через толпу, к Залке подбежал связист.
— Немедленно уезжайте, — сказал генерал. — К нам идут самолеты. Часовые! Всех под обрыв! Жителей тоже! Чтоб никакие старухи не оставались у печки!
Но он проводил нас до машины и махал вслед фуражкой, поглядывая на небо.
Янек Барвинский достает старую истрепанную газету и бережно разворачивает. Там сказано: «В рядах красных сражается батальон, целиком составленный из польских бандитов».
Уже не в первый раз я среди «бандитов». И я уже знаю, что Янек — старый коммунист, побывавший чуть ли не во всех тюрьмах своей страны.
— Я и учился-то в тюрьмах, на свободе не было времени. Вот и неуч.
Мы идем по извилистой траншее. Тонко и довольно противно взвизгивают пули. Кто-то из солдат опускает голову. Янек останавливается около него.
— Если ты слышишь пулю, значит, она уже пролетела. Той, которая попадет в него, человек не услышит. Понял?
Он встает на земляную ступеньку, но, положив сильную руку на мое плечо, не позволяет мне встать рядом.
— Смотри в бойницу. Вот там у них пулемет. За деревом. Дерево им мешает, конечно, но зато нам не попасть.
Он оглядывается. Другой солдат тоже поднял голову над траншеей, глядя туда, куда показывает командир.
— Эй, хлопче, ты мне не высовывайся за бруствер, не в театре, — спокойно говорит Янек, и солдат, покраснев, прячется.
Я шепчу:
— А почему ты сам высовываешься?
Янек чуть усмехается и отвечает, не боясь быть услышанным:
— Я в тюрьме научился: если хочешь, чтобы люди что-нибудь делали, надо делать больше того, чего ты от них требуешь.
Домбровский, генерал Парижской коммуны, чьим именем назван батальон, тоже был молчалив, упорен, храбр и действовал своим примером. У него были белокурые волосы, голубые глаза. Много таких лиц в батальоне. Это шахтеры, батраки, текстильщики. Часть приехала из Франции, где они были на заработках, часть — тайком из Польши.
В палатке своего штаба Янек говорит:
— Если ты будешь писать о нас, расскажи о шахтере Чарнецком. Биография у него обыкновенная — откровенно говоря, я ее и не знаю. Он командовал ротой, упал на руки товарища и сказал ему: «Я убит, прими команду». Еще напиши, что под Гвадалахарой, когда пошли в наступление, ни один раненый, если он только мог держать винтовку, не ушел из строя. Одному я сказал: «Ступай назад!» А он мне ответил: «Назад? Теперь? Ни за что!»
Я говорю, что все это, конечно, напишу, что все это, конечно, геройство («Ну, какое геройство, — вставляет Янек, — все так»), но за этим еще не видно живых людей.