На самом деле задача эта была практически безнадежной, как Толкин убедился под Овиллером. Наземные линии уже протянулись назад к Ла-Буассели и к полевым телефонам. Батальонные связисты с катушками кабеля были готовы оборудовать новые телефонные станции на захваченной территории. Однако наземные линии легко прослушивались: гудки морзянки доносились на расстояние до трехсот ярдов, поскольку сигнал хорошо проходил через меловой грунт. Телефон использовали в качестве последнего средства, и обязательно с позывными станции, которые Толкину приходилось заучивать («АЕ» для фузилёров, «СВ» для бригады, и т. д.). Флажки, фонари и сигнальные ракеты попросту вызывали огонь противника с немецких опорных пунктов. Большинство сообщений отправляли с гонцами, но посыльным совсем не улыбалось бегать очертя голову под огнем через опасные зоны. Приказы командования доходили до передовых частей не меньше чем за восемь часов.
Три батальона откатились назад; новых атак в ту ночь не намечалось. Пасмурный, туманный рассвет субботы 15 июля озарил склон под Овиллером, заваленный мертвыми телами. Оставив одну роту удерживать первую линию окопов, фузилёры отступили на более безопасное расстояние. Во второй половине дня их вернули обратно в Ла-Буассель, чтобы сформировать команды снабжения для их же собственной бригады, сменившей их на осаде.
Дневной свет лишь усилил ощущение ужаса, нависшего над разоренной пустошью. Художник Джеральд Бренан, сравнивая ее с «предательским, хаотичным взморьем, от которого только что отступил отлив», вспоминал, что местность между двумя деревнями была «изрыта снарядами и усеяна мертвыми телами, многие из которых пролежали там уже три недели… В ходе первой атаки 1 июля эвакуировать раненых было невозможно; и теперь глазам открывалось страшное зрелище: люди набились в воронки от снарядов, накрылись плащ-палатками и так умерли. Некоторые – уроженцы северной Англии – с Библией в руках». Лес колючей проволоки в направлении Овиллера был завален трупами с багрово-черными лицами. «Мухи бесстыдно жужжали над сырой землей, – вспоминал Чарльз Кэррингтон, – на белых меловых холмах кое-где пламенели мрачно-алые маки, в тяжелом воздухе висела едкая вонь взрывчатки и тошнотворный смрад разложения».
Но вот пошли слухи о мощном прорыве кавалерии у Высокого леса к востоку; во всяком случае, вражеская артиллерия Ла-Буассель уже не обстреливала. Немецкие блиндажи тоже служили надежной защитой – если, конечно, не случится прямого попадания во вход. «В сравнении с ними наши выглядели куда как жалко… ямка, вырытая в боковой стенке траншеи, да кусок рифленого железа; в то время как немецкие убежища были снабжены ступеньками, уводящими футов на пятьдесят вниз, и даже освещались электрическими лампочками», – позже вспоминал священник фузилёров, Эверз. – Если сопоставить их условия с нашими, то, право слово, остается только удивляться, как нам вообще удалось выиграть войну!» Здесь еще недавно гарнизон укрывался от шквального огня: в подземных жилищах разило по́том, мокрой бумагой и непривычной едой, все было загажено. Толкин отыскал себе уголок в одной из землянок и прилег поспать.