Мирослава закрыла глаза, потому что в радиопостановке зрение не только не помогает, но иногда даже мешает. Теперь к звукам прибавились запахи: пыль, известка, растворитель, сырая глина, птичий помет. Тогда ей страшно нравилась эта странная мешанина, сейчас она ее почему-то пугала.
– Август Берг был гением! – Голос Разумовского возвысился, заставляя голубей испуганно затаиться. – Свечная башня последняя башня в списке его творений. Не самая красивая, на мой взгляд, но самая таинственная. Рассказать, почему?
К его голосу тут же присоединился нестройный хор детских голосов. Всем хотелось знать, что такого таинственного в этой Свечной башне. Мирославе тоже хотелось, потому что в башню их не пускали. Это было запретное место! И не из-за таинственности, а из-за ветхости, старой лестницы, химикатов для реставрации.
Тем летом их пустили в башню лишь однажды, пустили на экскурсию, которую проводил для них приехавший из Перми молодой реставратор. Галка Свиридова говорила, что реставратор чертовски красив и чертовски секси. При этом она затягивалась вонючей сигареткой и щурила ярко подведенные глаза. Галке было виднее, к тому времени ей уже было шестнадцать, а осенью должно было исполниться семнадцать лет. Галка разбиралась если не в красоте, то в мужчинах.
А Мирослава не помнила, даже представить не могла, насколько красив и интересен был пермский реставратор. Но он интересно рассказывал! Это она помнила точно. Вспомнила! Ему нравилось то, чем он занимался. Ему нравилась и сама башня, и ее история. Мирослава крепко зажмурилась, чтобы эти робкие воспоминания вдруг не сбежали от нее.
– Ее спроектировали по заказу Агнии Горисветовой, хозяйки усадьбы и основательницы приюта для талантливых сирот.
– Зачем сиротам башня?! – Этот кокетливо-игривый голос точно принадлежал Галке, плевать ей было на историю башни, ей хотелось привлечь к себе внимание Разумовского.
– Свиридова, прекрати кривляться! – а этот раздраженный окрик Лисапетин. Значит, она тоже была с ними на той экскурсии. Да и как могло обойтись без нее?! Она же вожатая! Да, тогда еще только вожатая, а не старшая воспитательница. – Продолжайте, Максим. Мы все вас очень внимательно слушаем.
– Но вопрос правильный, Елизавета.
Уже тогда они обходились без отчеств, общались по-простому, по-свойски. Но если в голосе Лисапеты слышалось обожание, то в голосе Разумовского не было ничего, кроме благосклонной вежливости. Так общается с подчиненными Всеволод Мстиславович, когда хочет расположить их к себе, но при этом держать на расстоянии.