Вот она снова ступила на зыбкую почву неведения. Она пыталась воскресить собственные уснувшие воспоминания благодаря чужой памяти. Это было странное чувство, словно она читала книгу о себе, написанную кем-то другим.
– Да, я об Артеме. – Мирослава отхлебнула кофе, совершенно не почувствовав его вкуса. – Он был талантливым?
– Он был очень талантливым! Я не знаю, какими мерками мерить такой талант. Наверное, такими же, какими Амалия мерила ваш. Молодой человек, который не просто играл музыку, а жил в этой музыке. У него были такие перспективы… – Исаак Моисеевич на мгновение закрыл глаза. – Я планировал отвезти его сначала в Пермь, а потом, вероятно, и в Москву. Понимаете, моих педагогических навыков хватало лишь на то, чтобы постоять у колыбели, слегка качнуть эту колыбель в нужную сторону, но развивать его должен был кто-то куда более значимый, чем я. Если бы не эта трагедия… – Он снова прикрыл глаза, будто не хотел ни вспоминать, ни рассказывать, но все же продолжил: – Темное место, Мирослава. Я уверен, что виной всему то место. Оно должно было взращивать ваш гений, а вместо этого оно его убило. Тем летом погибли не только дети, тем летом погибли надежды выживших. Я ведь прав? – На Мирославу он посмотрел ясным и строгим взглядом, словно бы она сдавала ему экзамен. Один из самых важных экзаменов в своей жизни.
– Да, – сказала она коротко. – Я больше не пишу картины.
– Вы не пишете картины, а Артём больше не играет на скрипке. Но вы все равно добились многого в этой жизни. Вы оба.
Мирослава не знала. В себе она была уверена, но что она могла сказать о мальчишке, которого даже не могла вспомнить?
– Добились, я знаю. В этом вы тоже с ним похожи.
– А в чем еще? – Она подалась вперед. – В чем еще мы были похожи с Артемом Морозовым? Исаак Моисеевич, мне важно знать!
– Почему?
– Потому что я ничего не помню.
Он посмотрел на нее долгим, полным раздумий взглядом, а потом, ни говоря ни слова, вышел из кухни. Мирослава расстроилась и растерялась. Она оказалась не готова к тому, что самый главный ее вопрос останется без ответа. Будто бы из книги ее жизни вырвали страницы на самом интересном месте. Вырвали и сожгли, а пепел развеяли со смотровой площадки Свечной башни. Прямо над Горисветово развеяли. Но судьба в лице Исаака Моисеевичи вдруг вернула ей недостающие страницы. Одну единственную страницу. Точнее листок бумаги.
– А теперь узнаете?
На стол перед ней лег карандашный рисунок. Очень точный, очень графичный, очень знакомый… Это был ее рисунок. С него на Мирославу смотрел улыбающийся вихрастый перень, светлоглазый, тонкокостный, уже не ребенок, но еще и не взрослый. Она уловила ту самую тонкую грань, когда детство встречается с юностью. Она уловила ту нежность, почти страсть, с которой тонкие пальцы сжимают гриф скрипки. И нездешний туман во взгляде она тоже передала с убийственной точностью. Да, она была талантлива. Когда-то давным-давно…